Антон Кедров подошел к сыну и долго молчал, стоя рядом. Алексей не выдержал и посмотрел на отца.
— Хоть ты то веришь, что здесь нет моей вины?
Кедров беспомощно развел руками.
— Я мог все предположить, Алексей, но только не это.
Алексей попытался встать, но охранник сурово указал на стул — сидеть!
— Да пойми ты, это какая то чудовищная ошибка! Отец, ее используют! Она оружие в чьих то руках.
— Это ты до сих пор не можешь и не хочешь ничего понять. Это тебя она использовала.
— Не надо судить о том, чего не знаешь. Ты меня сам этому учил.
— Плохо, видимо я учил тебя жизни. Если выяснится, что твоя… действительно работает на иностранную разведку, то это конец твоей летной карьеры. И меня по головке не погладят.
Дверь в один из кабинетов распахнулась. Выглянул Соболь.
— Входите, Алексей Кедров. Разговаривать будем.
В кабинете было по спартански пусто. Стол, два стула, сейф в углу и решетки на маленьком окне. Алексей сел. Гром неторопливо достал из сейфа папку с личным делом Кедрова Алексея Антоновича, положил перед собой чистый лист бумаги и приготовился записывать. Соболь многозначительно откашлялся.
— Думаю, что формальности можно пропустить. Мы не сотрудники военной прокуратуры. У нас неофициальный допрос. Считайте, что это разговор по душам. Честный и откровенный. Поэтому, Сергей Афанасьевич, записывать ничего не надо.
Гром не прореагировал и начал покрывать лист мелкими каракулями.
— Гром, я к кому обращаюсь?
— К Сергею Афанасьевичу. Черт! Я уже стал забывать как меня зовут!
Соболь повернулся к Алексею.
— Неприятный случай, Алексей, верно? Более того, случай беспрецедентный, не побоюсь такого определения!
Гром с уважением посмотрел на напарника. Хорошо говорит!
— Мало того, что вы, будучи летчиком испытателем секретного объекта вступили в связь с представительницей иностранного государства, вы еще к тому же потеряли всякую бдительность и не смогли выявить в этой женщине агента вражеской разведки! Как это можно объяснить?
Алексей нахмурился.
— Нечего тут объяснять. Кэтрин не агент, в этом я абсолютно уверен. И если она сделала что то противозаконное, то в этом виновата не она, а кто то другой. Кто использует ее для достижения своих целей.
Соболь ухмыльнулся улыбкой Мефистофеля, в сети которого попала очередная заблудшая душа.
— Что вы говорите? А вот я… мы думаем иначе. Возможно, что ее использует кто то, но ее вина от этого не становится меньше. И ваша, кстати. Которую можно классифицировать как пособничество врагу!
Гром не утерпел и добавил вкрадчиво:
— А за пособничество врагу в советское время расстреливали.
— Вы, что, намекаете, что я работаю на иностранную разведку?
— Если вы думаете, что я намекаю, то очень сильно ошибаетесь! Я констатирую факт! Более того, я утверждаю, что вступив в интимные отношения с врагом, вы сами становитесь чуждым идеям, проповедуемым… чуждыми идеями, проповедуевыми… проповедуемыми…
Гром запутался в «великом и могучем» и посмотрел на Соболя. Тот пришел на помощь товарищу.
— Короче, на опасную дорогу свернули вы, Алексей Антонович! Это очень печально и чревато непредсказуемыми последствиями. Но не все еще потеряно! На то и есть такая организация как ФСБ, чтобы помогать людям подобным вам. Поэтому, сейчас вы подробнейшим образом расскажете нам когда, где и при каких обстоятельствах познакомились с Кэтрин Фоули, что за отношения у вас с ней были, о чем вели разговоры и так далее. Я вас слушаю.
Допрос длился полтора часа. Алексей рассказал особистам все, что счел необходимым, начиная с первой встречи в тайге до рокового выстрела. Когда он закончил, Соболь с Громом многозначительно переглянулись.
— А ведь вы не вполне откровенны с нами, господин пилот!
— Больше я ничего не знаю.
— А посещение вражеского лагеря?
— Какого лагеря?
— Лагеря миссии по защите окружающей среды. Теперь уже ясно, что под благородной вывеской защитников природы там окопалась целая сеть вражеской агентуры!
— Я там не был.
— А врать не надо! Вспомните тот вечер, который вы провели с Кэтрин Фоули в кафе. Куда вы направились после?
Алексей отвернулся. Потом решительно сказал.
— Это касается только нас. И вообще, я хочу поговорить с ней.
— А нам больше ничего не хотите сказать?
— Ничего. Ведите в камеру… или куда там еще.
Агенты переглянулись. Соболь кивнул — да. Гром отрицательно покачал головой — нет. Соболь поманил его в коридор. Они вышли.
— Ну, что, делаем им очную? Этот объект как увидит «сестренку» сразу расколется.
— Опасно. Он, конечно, лох, а вот «сестричка» та еще, по-моему. Бабы, они хитрые! Миленький, хорошенький мой, ля-ля, лю-лю! И в дамках! Я вон когда с поварихой… впрочем, неважно. Считаю, что надо запросить Москву. Дадут добро, сведем их на очную, а нет, будем работать в конкретике.
— Годится. Пусть верхи парятся.
Алексея увели. От предложения Леонова побыть под арестом в охраняемой палате медсанчасти он отказался. Там как не прячься, все равно будут приходить отец, Каленов. И ребята начнут шептаться — мол не обошлось без папочки, и тут не как у всех.
Его отвели в старое мрачное помещение гауптвахты. Дежурный прапорщик, некрасивый, холостой и невыспавшийся с неприязнью посмотрел на пилота. Слухи как гнус, везде пролезут и он уже знал, что произошло с одним из аэродромной элиты, летчиком испытателем, которых он втайне ненавидел.
— Тут у нас без удобств, уж извините. Нары, подъем в шесть утра, баланда… Жаль, что у тебя рука перевязана, а то я бы я тебя заставил пол драить!
Алексей, который уже было сел на струганные доски лежанки, поднялся.
— Не жалей, не надо. Где у тебя ведро?
На следующий день Соболь послал запрос о возможности встречи летчика-испытателя Алексея Антоновича Кедрова с иностранной гражданкой Кэтрин Фоули в Москву.
Получив шифровку, адъютант Андрей задумался. Вроде бы собщение не таило в себе неприятностей для Рожкова. Так, обычное донесение. Но генерал сегодня не в духе. Как он воспримет запрос? Непонятно.
Андрей решил выполнить задачу нейтрально. Вошел в кабинет, встал по стойке «смирно», а обратился по свойски.
— Вадим Петрович, разрешите войти?
Генерал Рожков в кабинете был не один. Он прервал разговор с полковником Свирским и поверх очков посмотрел на адъютанта.
— Вошел уже. Что у тебя?
