Он сообщил матери, что подал на развод, и та неожиданно спросила:
— У тебя есть другая на примете?
— Нет, — честно ответил он, — ничего серьезного.
Виктор боялся, что мать расстроится: раньше он по некоторым косвенным признакам определил, что она очень ждет, когда у них с Люси появятся дети.
Но мать, вопреки его опасениям, улыбнулась и сказала ободряюще:
— Ничего, дорогой! Я думаю, это к лучшему. Ты встретишь женщину, которая будет тебе настоящей парой.
Чудная штука — бессознательное! Почему сон так вывернул события прошлого? Почему во сне покойная мать советует ему снова сойтись с Люси?
Мать снилась ему очень редко, и то только когда тяжело болел.
Просто выпил вчера сверх меры и слишком много вспоминал прошлое.
Сойтись с Люси! Чушь.
Впрочем, может, стоит ей позвонить? Вдруг она в отчаянном положении и действительно нуждается в помощи…
Виктор не страдал похмельным синдромом даже в тех редких случаях, когда сильно перебирал. Но горький предутренний сон совершенно выбил его из колеи. Он даже не пытался снова заснуть. Лежал и вспоминал мать. Думал о том, что она даже во сне выглядела обеспокоенной и встревоженной.
Бедная мама никогда не могла расслабиться и пожить спокойно, хотя, в сущности, ее жизнь складывалась вполне благополучно. У нее были доставшиеся по наследству собственные средства, любящий и любимый, заботливый муж, не слишком проблемный — Виктор очень на это надеялся! — ребенок. У нее не было необходимости работать, она не страдала от тяжелых заболеваний, кроме слабого сердца, которое только в последние года два слишком сильно ее мучило. Но по маминому детству и ранней юности прокатилась война, разрушив дом, где она родилась, отняв отца, который погиб в Африке, искалечив любимого двоюродного брата. Словом, все как у всех. Могло выйти и хуже; только мать с тех пор всю жизнь боялась. Боялась потерять то хорошее, что приносила ей судьба. Сколько Виктор помнил свое детство, она вечно беспокоилась о здоровье сына, а став старше, стала тревожиться о собственном и приходила в ужас от любого пустяка. Она переживала, если краем уха слышала о строительстве новой автомагистрали в Лондоне, уверенная, что та пройдет обязательно рядом с их домом и его стоимость резко упадет. Мать была уверена, что телевизор, если за ним не приглядывать очень внимательно, непременно взорвется, а новая стиральная машина окажется бракованной. Жизнь в постоянной неутолимой тревоге подтачивала ее нервы и, в конце концов, свела в могилу. Когда умер отец, мама почувствовала, что история повторяется, что ее маленький уютный мир, такой уязвимый, снова рухнул, и не нашла в себе сил строить его заново.
Воспоминания подбирались в этот раз что-то слишком тяжелые, и Виктор со стоном поднялся с кровати. Ему, в отличие от мамы, терять нечего: ничего такого, чего бы он действительно боялся лишиться. Так что от беспокойства и тревог он, к счастью, свободен. Виктор мрачно усмехнулся и, чтобы отвлечься, взял ежедневник. Снова забрался под одеяло и принялся вычеркивать на странице вчерашнего дня сделанные дела. Выполненными оказались все пункты плана! Записи на сегодня были значительно короче: всего две встречи. И то удивительно, что люди согласились — в праздник. Еще одна запись — на вечер — время отлета.
Последний день пребывания в России. Неизвестно, когда теперь сюда и по какому делу. Он в общем-то не сожалел, что уезжает: уж очень мерзкий выдался в Москве февраль. В начале недели все время температура держалась около нуля — то в плюс, то в минус, то в слякоть, то в гололед — что-то с самого начала года его преследовал гололед! Теперь мороз ударил за двадцать. И бесконечные метели с ледяным ветром, и ни единого луча солнца. Вся интересная работа уже сделана. Помощники еще пороются в архивах — куда их допустят. А ему — путь в Западную Европу. Параллельно надо уже делать первую серию.
Потом черт его дернул полистать книжицу. Он быстро дошел до первой страницы. «Она есть! Где-то на свете…» План на год. Ненужная головоломка на ровном месте. Время доедает уже второй месяц года. Сердце ущемило где-то между ребром и лопаткой, да так и не отпустило за целый день. Тоска рвала душу, как будто он безвозвратно терял что-то дорогое. Может, именно так сказалось похмелье?
Тоска была такая, что хотелось забиться в самый темный угол какого-нибудь паба и сидеть там, не глядя на часы, потягивая самое крепкое темное пиво и не замечая его вкуса. Или работать без передыху, чем он и занимался большую часть дня. Или немедленно найти женщину. Лучше всего, конечно, женщину своей мечты, но как ее опознаешь среди тысяч других?
Как и в предыдущий свой приезд месяц назад, Виктор не брал в Москве машину: неделя — слишком маленький срок, чтобы снова переучиваться на правостороннее движение. Он засиделся в Лондоне. Гарри, продолжая активно ездить по всему миру и постоянно поддерживая навык, легко переходит с одной системы на другую. Он-то в основном и водил по Москве, если ехали с аппаратурой, или подбрасывал водитель из корпункта. В остальных случаях Виктор предпочитал общественный транспорт: главным образом ведь хватает одного метро, а в метро тепло, быстро и красиво — не то что в зимних столичных пробках!
Когда закончили вторую съемку, до отлета еще оставалось время. Виктор распрощался со своей бригадой и пешком, то есть на метро, отправился в центр — посидеть в Айриш-пабе — осуществить свою незатейливую мечту. С женщиной, пожалуй, не успеть: всего пара часов оставалась, а проститутки его никогда и ни в коей мере не интересовали. Тем не менее в метро он автоматически поглядывал по сторонам.
Взгляд Виктора скользнул бы по ней не останавливаясь, но она случайно поймала его и ответила своим — внимательным, изучающим. Виктор смущенно отвел глаза. Когда невольно вернулся, женщина серьезно смотрела на него. Виктор подумал: «А вдруг?» И сам удивился: разве он когда-либо прежде обратил бы на нее внимание?
На вид женщине было чуть за тридцать. Она не отличалась ни красотой, ни безобразием. Бледное, невыразительное лицо без косметики; блеклые губы озабоченно поджаты; глаза в обрамлении светлых ресниц и теней — какие-то тусклые, утомленные. Светлые волосы до плеч свисали отдельными прядями, потерявшими под капюшоном, который она наверняка надевала на улице, форму и свежесть, спутанными несшимся в вагоне сквозняком. Простенькое полупальто до колен, в каких ходит пол-Москвы, закапанные грязью сапожки.
Виктор заметил, как взгляд женщины скользнул по его правой руке. Стиснул в кулак левую, в которой держал перчатки, почувствовав непривычную — до сих пор! — и почти непристойную обнаженность безымянного пальца.
Он отвернулся и постарался больше не обращать внимания на попутчицу, но его глаза то и дело непроизвольно возвращались к ней. Она теперь тоже смотрела в другую сторону. Виктор постепенно привыкал к бесцветности ее облика. Ему стало казаться, что от этой женщины исходят тепло, спокойствие, ощущение надежности.
И все же она не нравилась ему, не производила впечатления той самой.
