— Как насчет сеанса орального секса? Мы так давно этого не делали, Полин.
— Ты издеваешься? А в прошлую пятницу?
— Ха-ха, начался новый отсчет!
— Пьер, мне и правда не до того. Зато кое-кто в доме не слишком себя стесняет. Я уже два дня хочу с тобой поговорить…
Я рассказала ему сенсационную новость о Рамоне и Афликао, ожидая бурной реакции. Например, такой: «Что? Да как они смели, в нашем доме, наглецы, за кого они нас принимают, ничего себе «очень достойный колумбиец», в каком положении мы оказались перед Консуэло, перед Жерменой, перед родителями Афликао, перед нашими детьми, да перед всеми!» Зная кровожадный характер нашего папочки, я думала, что он обрушит всю тяжесть своего гнева на парочку, но он только фыркнул:
— А знаешь, твоя история меня еще больше возбудила.
— Но что мы теперь будем делать?
— Может, спустимся в туалетную комнату? — прошептал он, поглаживая мне руку.
— Может, я лучше закажу тебе стакан холодной воды? Правда, Пьер, так не должно продолжаться. Афликао при виде меня начинает креститься и рыдать. Рамон ходит по стеночке, словно боится, что я надаю ему по морде. Консуэло подозрительно посматривает на обоих. Остается продержаться семнадцать дней, но как?
Мой муж, как всегда, нашел решение:
— Только не надо ничего делать. Затаимся, скрестим пальцы и будем надеяться, что это вскроется после их отъезда. Главное, уговорить виновных не признаваться Консуэло. Программа «Я хочу облегчить совесть» всегда кончается катастрофой. Я беру на себя Рамона, а ты втолкуй это Афликао.
Призыв мужа заморочить голову обманутой супруге показался мне в высшей степени подозрительным: это напоминало безусловный рефлекс или какой-то священный мужской принцип, которым неоднократно пользовались в прошлом. Но я промолчала. Мне нужно было сообщить Пьеру еще одну новость.
Вчера, когда я вернулась из редакции, в доме была такая тягостная атмосфера, что усугублять ситуацию рассказом о том, что произошло, мне не захотелось. Какая, в конце концов, разница, когда семья узнает о том, куда меня запихнули в качестве наказания?
По этой же причине я увела мужа подальше от чужих ушей. Так. Наберемся мужества и…
Пьер спросил, нежно взяв меня за руки:
— Твоя статья о Бове вышла?
Отстал от жизни. Настоящий муж.
— Да, а почему ты спрашиваешь?
— Хотел за тебя порадоваться! Ты была так счастлива, что вдохновение вернулось, дорогая!
Я вдруг почувствовала необыкновенную легкость. Потянула отца моих детей за рукав и молча увлекла его вниз по лестнице.
У дверей дома меня ждала Матильда. Милая моя, забежала проведать, все ли в порядке после ужасной сцены в редакции. В порыве признательности я распахнула ей объятия:
— Знаешь, Мат, если бы существовал способ измерения дружбы, я присудила бы тебе 133 карата, как бриллианту английской короны. Сердце у тебя такое же чистое, как алмаз «Кохинор».
— Да? А вот я пришла сказать, что ты окончательно спятила.
Только теперь, вставляя ключ в замочную скважину, я заметила кое-что странное.
Матильда Бургуа явно не шутила.
Матильда Бургуа не улыбалась.
Матильда Бургуа смотрела на меня не слишком ласково.
— Что случилось? — спросила я, впуская ее в квартиру.
— А вот что! — Она швырнула на комод что-то вроде белой шариковой ручки.
Я подошла поближе. Ага. Это не ручка. А тест на беременность. С двумя синими полосками.
Насколько я помню, это положительный результат.
Ух ты! Я чуть не захлебнулась адреналином.
— Неужели? В нашем-то возрасте?! Матильда, да это просто подарок судьбы!
— Ври кому-нибудь другому! Вчера вечером у меня был долгий разговор с Марком. Он рассказал обо всех твоих происках. Знаешь, Полин, если бы я не считала, что после того случая у тебя слегка отъехала крыша, убила бы тебя! Ты хоть понимаешь, что едва не наделала?
Если бы кожа на лбу моей лучшей подруги еще могла двигаться, лоб покрылся бы жуткими горькими морщинами.
— Дорогая, ты беспокоишься за ребенка из-за ботокса? Ничего страшного, мы что-нибудь придумаем. Найдем хорошего гинеколога, чтобы вел тебя всю беременность. Фридман подойдет, у меня есть номер его сотового и все…
— Да я не беременна, дурья башка! — воскликнула Матильда. — Хорошо, что Марк вовремя меня предупредил! Я знала, что ты расколешься, когда увидишь этот старый тест! И осознаешь всю мерзопакостность своего поступка! А ты ведешь со мной светскую беседу, как будто приготовила сюрприз на день рождения. Ты чокнулась, бедная моя, надо сдать тебя в психушку, — заключила она задумчивым тоном.
— Хватит, Матильда! Какое право ты имеешь так со мной разговаривать? Я желала тебе только счастья! Тебе скоро сорок, за последние двадцать лет мужиков у тебя было больше, чем каналов на кабельном телевидении! Живешь одна, у тебя Моник, а ведь ты хотела большую семью, не забыла? И вот появляется Марк Гран-Ромье — такой хороший, такой ушастый, а ты заводишь старую песню «да нет, я не уверена, а как же моя независимость, и ля-ля-ля». Ты упускаешь небывалый шанс стать счастливой женщиной. И я сочла своим долгом — да-да, долгом! — помочь подруге, слегка подтолкнув ее.
— И у тебя получилось. Я бросила Марка. Разве я могу ему доверять? А тебя я больше видеть не желаю, никогда, поняла?!
Матильда Бургуа хлопнула дверью, проигнорировав чашечку настоя из лимонной мяты, которую я ей очень вежливо предложила для успокоения нервов.
Какая неблагодарность! Да, у моей лучшей подруги проблемы, и серьезные.
День тридцать шестой
Чернила школьника святее крови мученика.
Магомет
Мари-Анж Леприор была не в лучшем настроении.
— Явились? — сердито буркнула она, увидев меня в комнате свиданий. — Не вы случайно подослали ко мне старуху? Меня тошнит от вас, богатеньких, но эта — полная чума… еще чуть-чуть — и я бы ей четки в пасть затолкала. Запишись, говорит, на курс Закона Божьего к капеллану Флери. Ха! Классно придумала! Один поганый кюре все детство мне испоганил своими приставаниями!
Она смачно захохотала, хлопая себя по ляжкам, чем ослабила эмоциональный заряд грубого монолога. Редкий дар у девицы — вызывать у вас острую жалость и немедленно все портить, причем до такой степени, что даже стоять рядом с ней было неприятно. И как только у нее это получалось?
— Я не могла приехать на прошлой неделе, Мари-Анж, но сегодня привезла вам свежий номер «Модели».
Пока она жадно листала журнал, я разглядывала сутулую фигуру этой молодой еще женщины. Меня посетила гадкая мысль: пусть ты некрасива, нарушила закон, попала в тюрьму, прошлое твое ужасно, будущее неясно, — всего этого мало, чтобы вызвать симпатию… и даже (новую Полин передернуло от отвращения к себе)… сочувствие. А вдруг бедняки — такие же сволочи, как все остальные люди? Я прогнала опасную догадку, улыбнулась и спросила у Мари-Анж, что ее так привлекло в журнале.
