– Интересный ракурс. – Увар определенно оказывал Капе внимание, отвечая на ее нелепый вопрос. – Климат и власть. Забавно. Стоит подумать. Обычно строят совсем другие смысловые пары: климат и здоровье, власть и воля…
– Для укрепления здоровья, – сказал вахтер, кажется, отставной армейский кинолог, – надо пить боржоми, дома босиком ходить и по утрам из таза обливаться. Тогда и нутро будет в порядке, и экстерьер.
– А я для укрепления воли творог ем, – сказал Степа.
– Почему творог? – не поняла бухгалтер.
– В нем кальций.
– Через пять минут начинаем, – сказал я и поманил Увара за собой в кабинет.
После взрыва злополучной шаровой молнии кабинет мой давно уже был приведен в порядок. Светильники поменяли, стены и потолок подновили, так что от огненных увечий не осталось и следа. Место уничтоженных жужелиц и навозников заняли две плоские деревянные коробки: в одной под стеклом, на тисненой крупнозернистой бумаге красовались отловленные в окрестностях СПб усачи, в другой на бумаге, тисненной под морщинистую слоновью кожу, – бархатистые африканские хелорины и мецинорины, крупные, но на удивление изящные, не без труда и задорого добытые в скудном питомнике на Стрелке Васильевского острова. Глобус не пострадал, но теперь в ответственные моменты я на всякий случай поворачивал его Америкой к стене – чтобы не подглядывала. Она и сейчас смотрела в угол.
– В окружающем нас пространстве, – Увар ловко жонглировал тремя прихваченными со стола мандаринами, – должно быть много новых девушек. Слава Богу, так оно и есть.
Старый селадон! Вообще-то Увару было уже крепко за пятьдесят, но женские коленки, волновавшие его всю жизнь, не давали ему покоя и теперь, что, впрочем, ничуть не умаляло его природного барственного достоинства. В свое время Увару пришлось много поездить по стране в составе археологических экспедиций – Алтай, Казахстан, Молдавия, станица Недвиговка, Фанагория, Восточный, Центральный и Западный
Крым, – так что его высокое либидо, возможно, объяснялось именно этим: ведь нас постоянно удивляют болезненной неугомонностью люди, чей род занятий связан с переменой мест, скажем, моряки и шоферы.
Я позвал Увара в кабинет, чтобы приватно, без посторонних глаз вручить ему премию за циклы статей-фантазий о чудесных исцелениях, денежной реформе и самопроизвольном росте национального валового продукта. Это и вправду оказались удачно брошенные камни – круги от них пошли что надо. Собственно, нужен был толчок, первоначальное усилие, чтобы маятник сдвинулся с места и, парадоксальным образом набирая амплитуду от самого сопротивления средыпространства, взялся раскачиваться сам собой. Так и случилось: тему тут же подхватили падкие на информационную моду и охочие до всякой трескотни газетчики, телевизионщики и сетевые дятлы. О первоначальном импульсе, как водится, никто уже не помнил. Кроме нас, само собой.
Достав из ящика стола конверт, я протянул его Увару. Никаких премиальных сверх полученного уже гонорара он не ждал, поэтому, положив на стол тут же разбежавшиеся мандарины и заглянув в конверт, присвистнул.
– Это мне?
– Заказчик посчитал, что ты достоин поощрения.
Чтобы не путать дружбу со службой, мне приходилось играть перед
Уваром роль посредника. Впрочем, это было обоюдоудобно и, скажем прямо, отвечало положению вещей.
– А мог бы ты подготовить серию ярких, внятно аргументированных антиамериканских материалов непримиримого свойства? Ну, мол,
Америка – это плод разума, мечущегося в поисках наживы. Мол, все свои помыслы, все мечты, вожделения и страхи американцы, будучи логическим продуктом западной цивилизации, построенной на геноциде третьего мира, направляют наружу, вовне, вместо того, чтобы искать смысл там, где ему самое место, – в собственной душе, посреднице между низким миром разумного тела и миром горнего духа. Ведь в этом и заключается парадокс их сытого проклятия – презрев мир духа во имя торжества разума и тела, они выхолостили свою жизнь, лишив ее смысла, достоинства и цели. А лишившись этого, они лишились и самой реальности.
– Отчего же не подготовить! Тем более все, что ты сказал – правда. -
Весьма довольный, Увар спрятал конверт в карман. – Только либеральная интеллигенция писк поднимет.
– А заодно с Америкой потопчи и либеральную интеллигенцию. – Мимикой я изобразил на лице работу мысли. – Скажем, так: основная функция нашей либеральной интеллигенции в последние десятилетия – дискредитация национальных героев и светочей национальной культуры.
Да и вообще любых идей, связанных с континентальным проектом и третьим царством.
– А что? – усмехнулся Увар. – Были “Вехи” и “Смена вех” – пора устроить следующую ревизию. Необходима трезвость самоотчета. Как ты знаешь, я не марксист, но мне близка фундаментальная позиция Маркса.
– Какая именно?
– Последняя. Та, что начертана на его могиле: “Философы лишь объясняли мир. Смысл в том, чтобы его изменить”. Здесь есть какая-то витальная, деятельная правда. – Увар быстрым движением – туда-сюда – провел рукой под носом. – Правда юности, правда живой крови, еще не загустевшей в желатин.
И он развил мысль в том направлении, что, мол, Марксу как никому удалось реализовать последнее утверждение собственной эпитафии. Он,
Маркс, как бы подвел черту под многовековой историей философии – или пытайся изменить мир, или ты не философ. Его нынешние коллеги из либеральных интеллигентов (речь про философский цех), пытающиеся транслировать себя в бессмертие исключительно с помощью голых текстов, здорово ему проигрывают. Поэтому завидуют и мстят. Мстят замалчиванием и уводом разговора в сторону. В сторону необязательных слов, лишенных убеждения и веры, и случайных действий.
– Энгельса и вовсе затерли, – заключил Увар. – А ведь это неправда, что места в истории всегда хватает только на одного.
Что ж, Увара с чистой совестью и открытыми картами можно было подключать к операции “Другой председатель”, он вполне был к этому готов. Иное дело, что без санкции Капитана я не имел полномочий на такие действия. Хотя подобные случаи специально нами не оговаривались, я считал себя не в праве ставить кого бы то ни было в известность касательно наших планов без предварительного согласия директора “Лемминкяйнена”. Довольно и того, что я открылся перед
Олей. Но тут особая статья. Это личное, почти интимное. К тому же, лютка в деле с самого начала – даже прежде меня. И потом, еще неизвестно, кто открыл ей смысл проекта первым: что там, в письмах
Капитана?
– Не знаю, как ты, – сказал Увар, – а я в толк не возьму: кому и зачем это надо? Исцеления, золотые червонцы, подъем производства, американская мечта в форме кошелька – без смысла, цели и ценности…
Все какие-то клочки, разрозненные темы, осколки, все само по себе.
Где связь? Заказчик этот, случаем, того – не болен?
