Волосы шевелятся у него на голове, а ведь он еще ничего не видел. Он снаружи, не внутри… Лабиринт излучает что-то, не поддающееся осознанию. Только намек на кошмар, но, кажется, этого достаточно, чтобы обмочиться. В течение нескольких секунд ему трудно двигаться: кишки скручены, мышцы окаменели, дыхательный центр почти парализован…
Затем мысль о сыне, как всегда, освобождает Марка от физического ступора и бессилия, превращает в автомат, нечувствительный к собственной боли и побуждаемый к действию одним только стремлением защитить… Но он слишком хорошо помнит волну ужаса, захлестнувшую его. Каково же пришлось ребенку там, ВНУТРИ?! Следующую мысль Марк не додумал, в мозгу сработал защитный механизм. Насчет того, что… кто-то… точнее, его сын… может сойти с ума…
И вот он уже у ворот, спотыкается о рельс и налегает на створку всем телом. Та поддается неожиданно легко, распахивается – и Марка обдает струей ледяного воздуха, вырывающегося из лабиринта. Холод почти нестерпимый, обжигающий лицо и гортань; при каждом вдохе кажется, будто глотаешь стальную стружку… Вдобавок, сделав три или четыре шага, он оказывается по щиколотку в воде.
Какая вода? Откуда?!
Вскоре он уже не чувствует ног. Отовсюду надвигается мороз, а внутренности и без того скованы леденящим страхом. Впереди – там, куда уводят рельсы узкоколейки, скрывшиеся под водой, – тишина, и это страшнее всего. Тишина означает конец. Невольно возникает образ – разинутый рот трупа, не способного издать ни звука…
Тем не менее Марк погружается в черную безмолвную нору, которая вполне может оказаться братской могилой. На него обрушивается нечто, гремящее костями и кандалами. Судя по всему, скелеты (первый номер шоу), однако сейчас это не то, что может стать последней каплей. Он готов выдержать гораздо худшее. А скелеты – чепуха, более или менее удачная имитация. Детские забавы по сравнению с тем, что, вероятно, ждет его впереди. Начинка лабиринта – ниже порога восприятия.
Но он ощущает присутствие чего-то, проникшего извне. И это – не творение человеческих рук.
ОНО просочилось сквозь ветхую, истончившуюся в этом месте ткань пространства-времени – неподдельное, настоящее, глубинное, первозданное, жуткое, вечное… Неотделимое от порождаемого им ужаса… Кормящееся этим ужасом… Может быть, оно уже сожрало детей или по крайней мере отняло у них разум, поселилось в закопченных мозгах и заполнило перегоревшие лампы глаз…
20. ДИНА
Когда Цезар ушел, Ян выразил желание поиграть на компьютере. Дина сама отвела его в кабинет – только затем, чтобы проверить кое-что. Как она и предполагала, сафьянового несессера на столике уже не было.
Пока Ян с воодушевлением стучал по клавишам, сражаясь с инопланетными монстрами, она воспользовалась случаем и осмотрела полки более внимательно. Вытащила один из тяжеленных фолиантов и едва удержала его в руках. Пыли было совсем немного – главным образом на верхнем срезе. Уголки темного кожаного оклада были отделаны металлом.
Дина раскрыла книгу наугад и наткнулась на алхимические символы. Меньшая часть страницы была заполнена текстом на незнакомом языке. Буквы напоминали криптограммы, разделенные промежутками, в которых часть строк повторялась в зеркальном отображении. В том, что она видит такое впервые, сомнений не было. Отказавшись от попыток разобраться в нагромождении символов, Дина захлопнула фолиант и не без труда задвинула его на место.
Потом она вернулась в просторную гостиную и села на диван напротив выключенного телевизора. Снова ей почудилась легкая издевка в действиях того, кто режиссировал эту нелепую пьеску. Ситуация была почти комическая. Ее оставили наедине с глухонемой девушкой именно тогда, когда она больше всего нуждалась в общении и ответах на свои многочисленные вопросы.
Кстати, кто она, эта девушка, – служанка, член семьи, сирота-инвалид, взятая на попечение, или пленница, уже наделавшая «глупостей»? Если верно последнее, то перед Диной открывалась пугающая перспектива. Но как спросить у бедняжки о таких вещах, которые и словами трудно выразить?..
В эту самую минуту девушка неслышно, словно тень, появилась сбоку.
Дина вздрогнула от неожиданности. Оказывается, ее поведение было неправильно истолковано. Цыганка включила телевизор и сунула Дине в руку пульт дистанционного управления. Несколько раз ткнула в него пальцем, показывая, как выбрать канал. Дина безразлично уставилась на экран.
Транслировали футбольный матч. Комментатор бодро вещал о том, сколь велика цена только что забитого гола. Дина убрала звук и похлопала перебинтованной ладонью по обивке дивана, предлагая девушке присесть рядом. Та отрицательно покачала головой, затем быстрым круговым движением провела кулаком над запястьем. Что ж, если она хозяйничает здесь одна, то прохлаждаться в самом деле некогда.
Дина показала на дверь кабинета и приложила тыльную сторону ладони к щеке. В том, что Ян будет спать сегодня с нею, она не сомневалась. Вероятно, глухонемая умела читать по губам, но Дина предпочла общаться с нею при помощи жестов. Цыганка кивнула, вышла и через несколько минут принесла комплект чистого постельного белья. Потом мягко взяла Дину за руку и покрутила кистью, как будто разматывала бинты. Это было недвусмысленное предложение сменить повязку.
Дину тронула ее забота, но не настолько, чтобы она рассталась со своими подозрениями. Довольно болезненная процедура заняла около двадцати минут. Нижний слой бинта пропитался кровью и присох; его приходилось смачивать и снимать аккуратно, сантиметр за сантиметром. Дина надеялась, что она стонет не слишком громко, – незачем пугать Яна. Руки у молодой цыганки были теплые и умелые, а сама она обладала, по-видимому, безграничным терпением.
Потом Ян все же услышал что-то и прибежал посмотреть на экзекуцию, но Дина отослала его обратно движением головы. Он скорчил в ответ жалобную гримасу, но послушался – должно быть, почувствовал, что сейчас не стоит с нею спорить.
Все время, пока глухонемая возилась с нею, Дина пыталась поймать ее взгляд и понять, что означает отсутствующее выражение на гладком смуглом лице. Не хотелось думать, что девушка ко всему еще и слабоумная. Однако ее темные глаза оставались пустыми и блестящими, будто пластмассовые пуговицы, и подолгу смотрели в одну точку. А руки знали свое дело, быстро и ловко сновали, наматывая чистый бинт…
Когда вынужденная пытка закончилась, Дина почувствовала головокружение от усталости и дурной привкус во рту. На старинных маятниковых часах, стоявших в гостиной, было около восьми вечера. Ей показалось, что день тянулся раз в десять дольше обычного и большую часть этого безразмерного срока она провела в странном анабиозе. Она думала, что осталась прежней, в то время как необратимо изменилось все вокруг – начиная с людей, окружавших ее теперь, и заканчивая не подтвержденной до сих пор, но вполне вероятной смертью Марка…
Девушка жестами спросила, не налить ли ей чего-нибудь выпить. Дина кивнула, и глухонемая вскоре принесла чашку с теплым молоком.
В половине девятого Ян без напоминаний выключил компьютер, чего раньше с ним никогда не случалось, и пришел к матери, чтобы побыть с нею. Но она понимала, что дело не только в ее слабости. Он боялся приближавшейся ночи, боялся оставаться один и больше всего, вероятно, боялся уснуть. Почему именно сегодня? Она не знала. Но не собиралась бросать его ни на минуту.
