Слезы брызнули у меня из глаз, и я выскочила на улицу.
Беки выбежала следом за мной.
— Прости меня, Рэйвен. Прости! — кричала она.
Не обращая на нее внимания, я бегом припустила к особняку,перелезла через скользкие от дождя ворота и забарабанила в дверь молотком ввиде змеи. Вокруг освещенного крыльца кружили огромные мотыльки.
Свет погас, разочарованные мошки улетели. Я села на ступенькукрыльца и заплакала. В первый раз в жизни темнота не принесла мне утешения.
20. Конец игры
Я проплакала всю ночь, на следующий день не пошла в школу, ав полдень опять побежала к особняку и трясла ворота до тех пор, пока мне непоказалось, что они вот-вот рухнут. Наконец я перелезла через них и приняласьстучать в дверь. Занавески колыхнулись, но никто так и не вышел.
Я вернулась домой и позвонила в особняк. Ответил Джеймсон,который сообщил, что Александр спит.
— Я скажу ему, что вы звонили, — сказал он.
— Пожалуйста, передайте ему, что я прошу прощения!
Я боялась, что Джеймсон возненавидел меня не меньшеАлександра. Я звонила каждый час, и всякий раз у нас с Джеймсоном происходилвсе тот же разговор.
— Я буду учиться на дому! — закричала я наследующее утро, когда мама попыталась вытащить меня из постели.
Александр не отвечал на мои звонки, а я не отвечала назвонки Беки.
— В школу я больше не пойду!
— Дорогая, я понимаю, что тебе тяжело, но ты это переживешь.
— Да, тебе-то не приходилось переживать разрыв с папой!Александр — единственный человек в мире, который меня понимает! А я всеиспортила!
— Нет, все испортил Тревор Митчелл. Ты этому молодомучеловеку ничего плохого не сделала. Ему повезло, что он встретил тебя.
— Ты так думаешь?
Я зарыдала, роняя слезы размером с особняк.
— Наверное, я испортила ему жизнь!
Мама присела на краешек моей постели.
— Он восхищается тобой, дорогая, — утешала онаменя, обнимая так, будто я была плачущим малышом Билли.
Я ощущала запах абрикосового шампуня, исходивший от еебархатистых каштановых волос, и сладкий нежный аромат духов. Сейчас мама быламне нужна. Мне надо было, чтобы она сказала мне, что все будет хорошо.
— Я сразу поняла, что он восхищается тобой, когда этотпарень пришел сюда, — продолжила она. — Стыдно, что люди говорят онем плохо.
— Ты была одной из них, — вздохнула я. — И я,наверное, тоже.
— Ты — нет. Он понравился тебе таким, каким является насамом деле.
— Да, очень понравился, но теперь уже слишком поздно.
— Никогда не бывает слишком поздно. Кстати, это не ты,а я могу опоздать! Мне нужно отвезти твоего отца в аэропорт.
— Позвони в школу! — крикнула я ей, когда она былау двери. — Скажи им, что я больна — умираю от любви.
Я натянула одеяло на голову и лежала тихонько до темноты.Все мысли мои были об Александре. Я должна была его увидеть и все объяснить,попросить у него прощения. Пойти в особняк, тем более снова вломиться туда безспросу я не решалась. На сей раз он мог позвонить в полицию. Было только одноместо, куда можно было пойти и где он мог находиться.
С букетиком бледно-желтых нарциссов в рюкзачке я отправиласьна городское кладбище и долго блуждала среди надгробий, пытаясь вспомнить путь,которым мы приходили сюда вместе.
Все это время я в нервном возбуждении представляла себе, какон ждет меня, как я подбегаю к нему, он сжимает меня в объятиях и осыпаетпоцелуями.
«Но простит ли он меня? — тут же возвращала я себя наземлю. — Была ли это первая наша размолвка или последняя?»
Наконец я нашла памятник его бабушке, но Александра там небыло.
Я положила цветы на могилу, чувствуя себя хуже некуда. Наглаза навернулись слезы.
— Бабушка, — сказала я громко, оглядевшись посторонам.
Но кто мог меня услышать? При желании я бы могла хоть ороморать.
— Бабушка, я все испортила. На всем свете нет никого,кто сходил бы с ума по вашему внуку так, как я. Пожалуйста, помогите мне! Мнетак недостает его! Александр решил, будто я думаю, что он не такой, как все. Яи вправду так думаю. Он в самом деле отличается от всех, но только не от меня.Я люблю его. Вы можете мне помочь?
Я стала ждать знака, чего-нибудь магического, какого-то чуда— летучих мышей, кружащих над головой, громкого раската грома, чего угодно, но слышалалишь стрекотание сверчков. Может быть, на чудеса и знамения требуется чутьбольше времени? Мне оставалось лишь надеяться на это.
* * *
Один день умирания от любви растянулся на два, а те — на трии четыре.
— В школу я больше не пойду! — кричала я каждоеутро, переворачивалась и снова засыпала.
Джеймсон продолжал говорить мне, что Александр не можетподойти к телефону.
— Ему нужно время, — пояснял он. —Пожалуйста, проявите терпение.
Терпение? Как можно терпеть, когда каждая секунда нашейразлуки казалась мне вечностью?
* * *
Субботним утром ко мне явился нежданный гость.
— Я вызываю тебя на поединок! — заявил отец ибросил на мою постель теннисную ракетку. Заодно он раздвинул шторы и впустилсолнечный свет, ослепивший меня.
— Уходи!
— Тебе нужно развеяться.
Отец кинул на постель белую футболку и теннисную юбку тогоже цвета.
— Это мамины! Я подумал, что у тебя в шкафу вряд лиотыщется что-нибудь белое. Не опаздывай. Встретимся на корте через полчаса.
— Но я сто лет как не играла!
— Я знаю. Поэтому-то и беру тебя с собой. Сегодня мненужна победа, — сказал отец и закрыл за собой дверь.
— Ты выиграешь! — крикнула я через закрытую дверь.
Загородный клуб Занудвилля был точно таким же, каким изапомнился мне за все последние годы, то есть снобистским и занудным.Специализированный магазин был забит дизайнерскими теннисными юбками и носками,дорогущими неоновыми мячиками и ракетками. Здесь имелся четырехзвездочныйресторан, в котором стакан воды стоил пять долларов.
В белом мамином спортивном прикиде я почти вписывалась вобстановку. Мешала только черная губная помада, но тут папа придираться нестал. Думаю, он был рад и тому, что вообще сумел вытащить меня из постели.
Я с остервенением бегала за мячами, подаваемыми отцом. Накаждом из них мне чудилась физиономия Тревора Митчелла, и я лупила по ним сожесточением, отчего те, естественно, летели то в сетку, то в забор.
