Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
В Чахтице Эржбета лично истязала девушек: мучила долго, убивала неторопливо, с чувством, до последней капли сцеживая драгоценную кровь девственниц. Вера в то, что кровяные ванны помогают сохранить молодость, превратилась у Эржбеты в навязчивую идею.
И вскоре это перестало быть тайной. После того как священник из Бешкова отказался отпевать сразу девять покойниц, которые погибли в графском поместье якобы в результате несчастного случая, родственники графа Надашди – правда, целью их была вовсе не защита простолюдинов, а намерение наложить руку на богатейшие имения Эржбеты, доставшиеся ей от мужа, – обратились к властям.
В Братиславе начались парламентские слушания. Оказалось, что за тридцать пять лет безнаказанной деятельности графиня Батори-Надашди совершила 650 убийств. Из-за опасения народных волнений слушания проходили в закрытом режиме. На суде в качестве главного доказательства вины Эржбеты-подследственной фигурировал ее дневник с описанием сотен садистских убийств.
Последние слова судьи, обращенные к Эржбете, запомнили все: «Ты есть дикий зверь, Эржбета. Тебе будет оставлено несколько месяцев жизни для мучительной смерти. Ты недостойна дышать свежим воздухом и созерцать Свет Божий. Посему ты навеки исчезнешь из этого мира. Тени окутают тебя, и будешь ты оплакивать нечестивую жизнь свою».
…Поздней осенью пятидесятилетнюю графиню замуровали в башне замка Чахтице, оставив лишь узкую щель для передачи пищи. Здесь она прожила три с половиной года.
14 августа 1614 года один из тюремщиков, желавший своими глазами посмотреть на чудовище, заглянул в щель и увидел на полу бездыханное тело. Так закончилась нечестивая жизнь Эржбеты Батори. Говорят, что по ночам из проклятого замка доносятся ужасные стоны и крики о помощи, а по бесконечным темным анфиладам ходит, ходит и не находит себе покоя закутанная в красный саван фигура белокожей женщины с длинными черными волосами…
* * *
– Вениамин! Какой ужас! – вскричала Мамона, когда отчим закончил рассказ.
– Это я еще очень многое смягчил, – заметил дядя Веня. – Но раз мальчику надо для работы…
– Станислав! Это что, тема твоего нового задания?! Откажись немедленно! Неужели газетам больше нечего писать? Некрофилия! Кошмар! Неужели трудно писать о чем-нибудь другом? Более эстетичном?
Чуть наклонившись к Мамоне, я похлопал ее по колену:
– Таковы суровые законы журналистики. Битва за тираж. Люди все реже читают газеты, если их страницы не оставляют крови на пальцах. Не бери в голову, родная.
– Но ведь это… Это происходило четыреста лет назад!
– Ну, не так уж много в головах людей с того времени изменилось.
– Кошмар! Станислав, тебе надо менять работу!
Отчим снял очки и положил их на кожаный переплет книги. Рука у него слегка дрожала.
– Оставь ребенка в покое, моя дорогая. Новое время, новые пристрастия, жесткая жизнь. Нам этого не понять. А знаете что? У меня идея. Давайте играть в шахматы и беседовать. Как в старые добрые времена…
Подтянув с плеч на исхудалые руки концы шали (она мерзла, хотя в кухне было очень тепло, почти жарко), Мамона улыбнулась и наклонила голову к плечу, соглашаясь.
Мы прекрасно провели время. «Совсем как в старые времена», когда мы все трое жили там, на Тверской, и как только у каждого выпадал свободный вечер, раскладывали на кухонном столе большие старинные шахматы. Мамона обычно пристраивалась рядом с каким-нибудь толстым литературным журналом на коленях и время от времени вставляла в наш неторопливый разговор какие-нибудь реплики, которые мы с дядей Веней принимали вполне благодушно.
Тикали ходики, звук которых я так любил с детства, шумел чайник, за окном, приглушенная двойными рамами, текла городская жизнь.
Сегодня все это повторилось.
Почти все то же самое – но было и то, страшное, другое.
Еле слышное посвистывание, вырывающееся из маминой груди.
* * *
После трех сыгранных партий я засобирался домой. И без того у меня вот уже два часа душа была не на месте: я переживал за Риту. Оправдывало меня только то, что за эти два часа я дважды звонил ей домой и получил клятвенные заверения: да, сидят, да, обе – она и квартирная хозяйка, да, забаррикадировались, на звонки в дверь и по квартирному телефону не отвечают, свет выключили, ждут только меня.
Конечно, мне бы следовало сорваться к ним раньше, но разве я мог сейчас бросить стариков? Сейчас, когда моя мать оказалась так больна! Сейчас, когда мой приход стал для них настоящим праздником!
– Я провожу тебя, – отчим поднялся почти одновременно со мной.
– Я же на машине.
– Что ж, провожу хотя бы до машины.
Мамона, словно почувствовав что-то, быстро вскинула на нас глаза и тревожно перевела взгляд с меня на дядю Веню и обратно. Я заметил глубоко запрятанный в этих глазах страх. И подумал: а на самом ли деле она ничего не знает?
– Подышу свежим воздухом. Говорят, перед сном полезно, – сказал отчим, нежно, нежнее обыкновенного, склоняясь к Мамоне.
Я тоже поцеловал ее в щеку.
– Ты придешь теперь не скоро?
– Нет, скоро. У меня как раз сейчас выпало несколько свободных дней, – сказал я, сильно покривив душой. – Может, я вернусь еще сегодня.
Мы вышли.
Присели на лавочку у подъезда. Долго не решались заговорить.
– Это недавно обнаружилось. Всего только дней десять назад, – наконец с трудом произнес отчим. – До этого она все что-то прихварывала. Говорила, мол, это осень, в это время года, мол, ей всегда не можется. А потом как-то ночью начались такие колики, что я не смог больше на это смотреть и вызвал «Скорую». Ее увезли, а потом… через три дня… мне позвонили из больницы, и…
Отчим не выдержал и заплакал, закрыв лицо маленькими ладонями с красивыми длинными пальцами – пальцами реставратора.
– Сколько ей… осталось? – с трудом спросил я.
– Месяц. Самое большее – сорок-пятьдесят дней. Метастазы уже везде. Это ужасно, ужасно представить…
– Почему, почему ты ничего не сказал мне? Сразу? Десять дней…
– Я собирался, конечно. Но думал сперва как-то тебя подготовить. Ах, какое это горе, мой мальчик, какое горе!..
Мы сидели рядышком, так близко, что чувствовали тепло плеч друг друга.
Вечер сгустился до сумерек, из окон дома то и дело доносились крики мамаш, созывающих своих играющих во дворе чад на ужин и за уроки.
А дети играли, бегали вокруг нас, вздымая вороха сметенной палой листвы, кричали и смеялись, сумасшедшие от счастья.
Они не знали, что земля ушла из-под ног, и моя едва обретенная размеренная, «самостоятельная» жизнь с хрупкой надеждой на грядущие перемены разлетелась на куски, и ее осколки рухнули в черную бездну страшной, страшной, страшной нашей беды…
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
