карабин в руке носить.
– Кто такой Мухаммед?
– Заместитель Абдуллы – Чока.
В конверте находилось удостоверение Мухаммеда, завернутое в целлофан – книжка с графами, испещренная значками, с фотокарточкой, неровно прикрепленной скобками, с записями о делах, за которые владельцу этого удостоверения надлежало рассчитаться. В прямоугольничке для росписи стоял фиолетовый отпечаток большого пальца – Мухаммед был неграмотен.
– Заместитель, говоришь? – фыркнул Вахид. – Наместник Аллаха в афганских горах. Король Гиидукуша! Нy-ну! – Быстро перебрал бумаги, которых в конверте было немного, потом из стопки выдернул фотокарточку, сжал зубы. Лицо его сделалось острым, пожелтело, будто у китайца. – Та-а-ак, – свистящим шепотом протянул Вахид, – та-а-ак. – Отставил подальше от себя, словно бы стараясь рассмотреть фотокарточку получше. – Тa-ак.
На фотографии был изображен Мухаммед – угрюмый, с мрачным взглядом – глаза наполовину прикрывали сросшиеся густые брови, от крупного пористого носа на бороду падала тень.
– Кто это? – Вахид ткнул пальцем в Мухаммеда. – Это он?
– Он, – подтвердил Файзулла, – Мухаммед.
– А это кто, знаешь? – Вахид ткнул пальцем во второе изображение. Рядом с Мухаммедом был снят крепкоплечий парень с простым лицом, с улыбкой, спрятавшейся в углах губ – затаилась улыбка, но вот-вот должна была появиться: парень ее все время держал наготове.
Майор Вахид знал, кто этот парень. Писарь из штаба батальона. Его батальона, майора Вахида. Но знает ли писаря этот обмылок?
– Знаю, – сказал Файзулла. – Это брат Мухаммеда.
– Родной?
– Родной.
Словно бы в поддых ударили Вахида, он резко, будто от удара, выпрямился, бросил на землю полиэтиленовый пакет, которым собирался удушить Файзуллу. Проговорил едва слышно:
– Та-а-ак. – В следующий миг подозвал бравого, в новенькой, хорошо подогнанной форме лейтенанта, показал ему фотокарточку: – Видишь?
Лейтенант в ответ кивнул.
– Арестовать! – коротко произнес майор, лейтенант молча приложил руку к козырьку – он все делал молча, лейтенант, умеющий ладно носить форму царандоя, – развернулся по-спортивному и побежал выполнять приказание.
А Вахид чувствовал себя хуже некуда – по нему будто бы в упор ударила очередью из крупнокалиберного дешека, пули размяли кости, разодрали мышцы, взбили мозг – не думал Вахид, что в батальоне мог оказаться предатель.
– Та-ак, – проговорил он тихо, пытаясь прийти в себя. – Та-а-ак, – смерил глазами с головы до ног дрожащего Файзуллу – тот начал дрожать как в падучей, словно попал под холодный дождь: даже лицо сделалось синим, мокрым, нос уныло обвис. – Где кяриз, в который ушла банда? – спросил его Вахид.
Вместо ответа – молчание. Все вроде бы возвращается на «круги своя» – требовался дополнительный «допинг».
– Та-ак, – что-то горькое, пронзительно горькое, рожденное внутренней болью, тоской, появилось на лице Вахида, он вздохнул и медленно поднял с земли пакет.
– Я все скажу, все! – закричал Файзулла, ткнул рукою в камни, под самые ноги Вахида. – Вот кяриз! Вот он!
Вахид действительно стоял на кяризе.
– Сюда они ушли? – майор стремительно скомкал пакет и швырнул себе под ноги, налетевший ветерок подхватил его, и пакет проворно заскакал по камням, будто живой, удирая подальше от майора, от солдат царандоя и затихшего кишлака. Вахид провел носком высокого форменного ботинка по камню – вот уж воистину глазам своим не верь! Глаза могут обманывать – их надо подкреплять чем-то: для веры нужны дополнительные сведения. Верь только тогда, когда увиденное совместится с услышанным, с подсказанным сердцем, мозгом, с прочувствованным. Вахид усмехнулся довольно, прищелкнул пальцами, указывая на Файзуллу.
– Увести!
– Мне что будет? Отпустите меня! – захныкал Файзулла, стараясь увернуться от пожилого царандоевца, подступившего к нему. – Как же я?
– Ты будешь жить, – пообещал ему Вахид, – дальше решим, как быть с тобой.
Хныкающего Файзуллу увели – жить он будет, но если руки его запачканы кровью – Файзулла, несмотря на свой мальчишеский возраст, ответит: ему придется ответить.
Вход в кяриз был каменный, плотно подогнанный, закрытый, почти без зазоров, будто люк водопроводного стока – хорошо его обтесал неведомый мастер: будешь ходить по нему и пока не скажут, не поймешь, что это сток. Вахид присел на корточки, поцокал языком, выражая восхищение – хорошо поработал каменотес, потом сделал резкое движение рукою вверх:
– Подымай!
Камень поддели железным прутом, вывернули, из черного узкого провала дохнуло могильной сыростью и холодом, майор Вахид неверяще сощурился: может, не сюда ушел Мухаммед с остатками бандгруппы? Скосил взгляд на Файзуллу – а не соврал ли этот сын осла? Файзулла готовно закивал, помог себе рукою, несколько раз примял ею воздух: туда, туда!
Майор проворно развернулся, сел на край кяриза, опустил ноги в провал, погрузился по пояс, крикнул подопечным, чтобы страховали, исчез, но через несколько секунд снова вынырнул – услышал в гулком кяризе далекий голос, чей-то зажатый зубами стон: значит, душманы находились в колодце, теперь главное – не выпустить их, – зажать – явно у горного кяриза есть тупик и он недалеко, этот каменный сырой предел, надо загнать душков в мешок и завязать на горле веревочный узел. Несколько человек один за другим нырнули в кяриз – пошли те, кто знаком с подземными колодцами, опытные – неопытные могут стушеваться и погибнуть: сами погибнут и других угробят. Кяризы опасны, таинственны, пользуются дурной славой – сколько в них лежит людей. Люди скрылись в кяризе, майор подумал и добавил к ушедшим еще двоих, менее опытных, те, держа автоматы в руках, двинулись следом.
– Быстрее! Быстрее! – скомандовал вдогонку майор, потом постучав пальцем по стеклу японских часов, послал сорбоза за кем-нибудь из стариков: надо было узнать, есть все-таки у этого кяриза тупик или нет? Если нет, то дело худо – придется идти за бандой под землей, может быть, даже придется уничтожить ее в колодце, погибнуть, как погиб рафик Сергеев.
Чего-чего, а смерти Вахид, как всякий мусульманин, тоже не боялся – скорее, наоборот, иногда он даже ждал ее, считая, что со смертью придет освобождение, тело перестанет тяготить душу, обратится в воздух. Его телом станет невесомый теплый воздух, пищей – роса, поутру проступающая на рыжих рослых «огоньках» и розах, одеждой – лепестки цветов, но все это будет потом, потом, после смерти, и пока надо терпеть, воевать с душманами и ждать, что пуля тебя не заметит, а когда заметит, сорбоза уже не будет в живых. Сергеев тоже не боялся смерти, хотя и не был мусульманином, а у каждого мусульманина внутри работает некий счетчик, отмеряющий расстояние, каждый мусульманин действительно готов к смерти, но вот ведь как – каждому из них все-таки хочется, чтобы это расстояние было побольше; ведь жалко, когда тренированное загорелое тело, руки, ноги, грудь, отмеченная шрамом, голова, полная песен, мыслей, чепухи, желаний и приказов – все это начнет превращаться в прах.
Майор Вахид вытянул перед собою руки – невольно, сам того не желая – не желая и не замечая – затяжно вздохнул, ощутил в горле горечь: не смерть страшна, страшно небытие, людская неблагодарность,
