— Единственный, кто обратил на это внимание, ваша честь, — лукаво заметил десятник, — был наш славный боец Ма Жун.
Улыбка тронула губы судьи.
— Это может означать, — сказал он, — что Ма Жун разглядывал Черную Орхидею внимательнее, чем ты или я!
Тут же лицо судьи приняло обычное строгое выражение. Он сказал, взвешивая каждое слово:
— Одно Небо знает, в каком состоянии мы найдем бедную девочку, если вообще найдем. Если перевести описание, данное нашим восторженным приятелем-художником, с поэтического языка на язык обычных смертных, то в храм она явилась в одной ночной рубашке. А это означает, что ее держат взаперти в доме неподалеку от храма. Кто — неизвестно, возможно, какой-нибудь преступный сластолюбец, который, узнав, что она тайно покидала его дом, вполне мог убить ее. И в один прекрасный день мы найдем ее тело в пересохшем колодце…
— Между тем, — заметил десятник, — все это нисколько не приближает нас к разгадке убийства генерала Дина. Боюсь, придется подвергнуть У пыткам.
Судья сделал вид, что не слышал второй половины сказанного Хуном, и произнес:
— Занятная вещь: когда я упомянул в присутствии о том, что в дело замешана женщина, то побледнели и Дин и У. Как только Дин узнал, что речь идет о дочери старосты, он тут же успокоился. Это означает, что в убийстве генерала тоже каким-то образом замешана женщина, очевидно, та самая, которой Дин писал свои страстные послания.
Кто-то негромко постучал в дверь.
Десятник Хун встал и открыл. В кабинет вошла Черная Орхидея.
Она отвесила судье почтительный поклон и сказала:
— Я не смогла найти отца, поэтому я осмелилась потревожить вашу честь, чтобы сообщить новость.
— Заходите, не волнуйтесь, сударыня, — сказал радостно судья Ди. — Мы как раз беседовали об усадьбе Динов. Скажи мне, не удалось ли узнать, где молодой господин Дин проводит время, когда он не дома?
Черная Орхидея отчитывается перед судьей Ди
Черная Орхидея отрицательно покачала головой.
— Увы, ваша честь, — отвечала она, — слуги говорят, что они бы сами хотели, чтобы он почаще выходил из дома. По большей части Дин слоняется по усадьбе день-деньской, присматривая за челядью и распекая их при малейшей оплошности!
— Как он воспринял мое неожиданное посещение сегодня утром? — спросил судья.
— Я была в комнате молодого хозяина, когда слуга объявил о вашем прибытии. Он в это время сидел со своей женой и считал, во что обойдутся похороны генерала. Молодой хозяин очень обрадовался, что ваша честь пришли снова. Он сказал жене: «Разве я тебе не говорил, что в первый раз они очень плохо осмотрели отцовскую библиотеку? Какая радость, что судья вернулся, уж теперь-то он ничего не упустит!» Жена возразила ему мягко, что он зря считает себя умнее господина уездного начальника, а затем Дин побежал встречать вашу честь.
Судья беззвучно сделал глоток из чашки, а затем сказал:
— Спасибо тебе за твою службу, девица. У тебя зоркие глаза и чуткие уши. Возвращаться в усадьбу Динов тебе не обязательно. Сегодня мы кое-что разузнали про твою старшую сестру, и твой отец отправился на ее поиски. Отправляйся к себе: я уверен, что отец твой вернется с добрыми вестями.
Черная Орхидея тут же ушла.
— Странно, — заметил десятник Хун, — что сюцай так редко выходит из дома по ночам. Где же его любовное гнездышко, в котором он встречается с этой незнакомкой?
Судья Ди кивнул и сказал:
— Конечно, это могла быть старая история, которая давно уже позади. Чувствительные люди имеют несчастливый обычай сохранять воспоминания об угасших страстях. И все же, сдается мне, письма, которые принесла Черная Орхидея, были написаны совсем недавно. Сумел ли Дао Гань распознать в них какое-нибудь указание на то, кто эта женщина?
— Нет, — отвечал десятник, — но работа Дао Ганю понравилась. Он переписал письма своим лучшим каллиграфическим почерком и при этом все время посмеивался.
Судья Ди снисходительно улыбнулся. Он порылся в бумагах на столе и отыскал сделанные Дао Ганем копии, чисто выписанные на узорчатой бумаге для писем.
Откинувшись на спинку кресла, судья принялся читать. Через некоторое время он сказал:
— Все об одном и том же, хотя и на разный лад. Сюцай Дин влюбился по уши. Как будто у поэзии нет других тем! Вот, послушай:
Тяжелая дверь на запоре,
опущен шелковый полог,
На мягких перинах двое
играют в «тучку и дождик»,
Забыв о суровом запрете,
забыв о заветах древних.
В дивных восторгах влюбленным
ночь не кажется долгой.
Ступни — нераскрывшийся лотос,
губы — алее граната,
Нежные бедра округлы,
снега белее груди…
Пусть на луне есть пятна,
пятна луну не портят,
За пятна в прозрачном камне
ценят красу агата.
Пусть ищет глупец благовоний
в странах Запада дальних,
Не видя красы чудесной,
что спит у него под боком,
Не чувствуя аромата
ее божественной кожи,
Забыв про волшебный цветок,
цветущий в собственной спальне.
Дочитав стихи, судья швырнул листок бумаги на стол.
— Размер есть, — буркнул он, — вот и все, что я могу сказать об этом.
И он принялся в раздражении теребить бороду.
Внезапно судья снова схватил прочитанный листок и жадно впился в него глазами.
Десятник Хун понял, что судья что-то нашел. Встав, он подошел к начальнику и заглянул к нему через плечо.
Судья изо всех сил ударил кулаком по столу.
— Дайте мне показания домоправителя во время допроса в усадьбе Динов! — приказал он.
Пристав принес кожаную коробку с бумагами, касающимися убийства, и извлек из нее показания, заверенные печатью.
Судья Ди быстро пробежал документ глазами, положил его обратно в коробку, встал с кресла и принялся прохаживаться по кабинету.
— Как глупы бывают влюбленные! — внезапно воскликнул он. — Я наполовину разгадал убийство генерала. Какое гнусное, отвратительное преступление!
Глава шестнадцатая
Ма Жун обследует веселый квартал; его соблазняют стать предателем
Уже пробили первую ночную стражу, когда Ма Жун, Дао Гань и староста Фан собрались у казармы стражников в восточной четверти города. Лица их выражали усталость и разочарование.
Они молчаливо уселись за квадратный стол.
