Книга Пусть все горит - Уилл Дин

Ничего не происходит.

Я шиплю и шиплю, тычу пальцем в дырку в половице, и наконец кто-то касается кончика моего пальца и выталкивает его обратно. Я смотрю, как ее ноготь, длинный и грязный, пробивается сквозь пол в шкафу под раковиной.

– Помоги мне, – шепчу я.

– Помоги мне, – отвечает она.

– Моя малышка заболела. Она не пьет коровье молоко.

– Она в сознании? – спрашивает Синти.

– Да.

– Давай ей молочко понемножку, пусть с пальцев капает. Или окуни сосок в молоко. Добавь немного сахара, главное, чтобы молоко было теплым. Этих капелек хватит, чтобы она продержалась до того, как будет смесь. Дай ей капельку водички. И не давай малышке замерзнуть.

Я проталкиваю сквозь щель треть лошадиной таблетки.

– Что это? – спрашивает она.

– Это от боли, – говорю я, а в ответ тишина. – Спасибо, – продолжаю я. – Ты мне очень помогла.

– Спасай ребенка, – слышу голос Синти. – А затем спаси меня.

Она снова просовывает палец в отверстие, и я пожимаю его большим и указательным пальцами, а потом наклоняюсь, чтобы просунуть голову в шкаф и поцеловать его.

Ленн возвращается через час.

Ленн гонит по дороге как сумасшедший, а я развожу огонь в плите. Поросячья бутылочка вымыта и ждет, когда в нее зальют смесь. Малышкино лекарство.

Я открываю входную дверь, а Ленн выбегает из «Ленд Ровера» с пакетами из «Теско».

– Жива малышка? – кричит он.

– Дай сюда! – практически кричу я.

Ленн ставит оба пакета на обтянутый пленкой диван. Мне кажется, я готова его обнять.

Он протягивает мне большую цилиндрическую банку с детской смесью, я открываю ее и нахожу внутри пластиковый мерный совочек, читаю инструкцию так быстро, как только могу, а Ленн протягивает мне новую бутылочку, свежую, не для поросят, а для детей, человеческих детей. Я опускаю ее в кипящую на плите воду и стряхиваю, чтобы она высохла. Малышка поникает, я чувствую это. Выглядит она так же, но как будто сдается.

Я набираю в бутылочку воду, встряхиваю ее и выдавливаю каплю на запястье – она слишком горячая. Но я не могу больше ждать. Я баюкаю Хуонг на руках, малышка весит меньше наволочки. Я подношу соску – специальную детскую соску нужного размера – к ее рту.

Она не хочет ее брать.

– Пожалуйста, крошечка, – умоляю я.

– Дай ей немного времени, – говорит Ленн.

Капля стекает ей на губы. Хуонг не ест. Я пытаюсь влить ей смесь прямо в рот, но она тотчас ее срыгивает.

– Ленн, зови врача. Сейчас же. Нам нужна помощь.

– Чушь какая, ничего с ней не случится, с нашей Мэри. Да и там люди рыщут, точно тебе говорю. – Он смотрит на половицы. – Плакаты везде развесили, опасно счас. Продолжай в том же духе, и девка сама сообразит, как надо делать.

Я в отчаянии. Измотана. Я хочу, чтобы Синти была здесь, чтобы была акушерка, которой у меня никогда не было, и чтобы была мама, которую я не видела девять лет, и моя сестренка, и опытный педиатр. А все, кто у меня есть, – это он.

Я глажу малышку тыльной стороной ладони, и она смотрит на меня. Ее глаза, ее ресницы, ресницы моей сестренки. Она открывает рот и берет сосок. Она сосет недолго, всего несколько секунд, но успевает покушать немного молока, и не срыгивает. Я смотрю на Ленна, а он отворачивается, вздыхает и потирает голову.

После кормления дочка засыпает. Я кладу ее на пол, она все еще бледная, как саван, но выглядит довольной. Он купил нам две бутылочки, каждую с соской, и где-то трехмесячный запас детской смеси. И кролика. Ленн купил Хуонг плюшевого кролика, бледно-голубого, по имени Томми. Это было не обязательно, но он это сделал. Разогреваю на сковороде треску быстрого приготовления в соусе из петрушки. Я отвариваю его картофель и замороженный горошек. Внимательно слежу за каждой мелочью из-за этого кролика. Я хочу, чтобы сегодня Ленн хорошо поел, чтобы он насладился ужином, потому что он спас жизнь моей дочери и купил ей игрушку.

Он садится на квадроцикл и уезжает кормить свиней. Хуонг посапывает на диване.

Я выхожу на улицу.

В воздухе стоит густой дым и мороз, где-то жгут дерево. Птицы висят в бездвижном воздухе, словно мухи, попавшие в какую-то потустороннюю паутину. Я ковыляю к задней части дома, к его самодельной пристройке к ванной, подхожу к тому месту, где стена соединяется с крышей, а под ней – щель, возможно, трещина от мороза, образовавшаяся между уложенными шлакоблоками, и достаю оттуда оранжевую карамельку. Ленн называет их конфеткой из машины. Я никогда не ела их в машине. Она растрескалась и запылилась, под ней застряло что-то мертвое, крошечный красный паучок, но она все равно съедобна.

Я убеждаюсь, что Ленн все еще в свинарнике, потом возвращаюсь в дом и осматриваю Хуонг, а затем открываю шкаф под раковиной. Двигаю ведро и шиплю, шиплю и шиплю. Хуонг просыпается и кричит. Такие красивые звуки. Громкие. Живее, чем в последние дни. Высовывается почерневший палец, я кладу в отверстие оранжевую расплавившуюся конфету, а потом проталкиваю, и она с трудом протискивается. Я кручу конфетку, толкаю ее, и она наконец падает вниз.

– Храни тебя Господь, – всхлипывает Синти.

Глава 20

Нам выпало несколько славных деньков.

Потребовалось время, чтобы Хуонг начала брать бутылочку, пить смесь и не срыгивать ее. Поначалу мне приходилось кормить ее мучительно малыми порциями. Мне было больно от того, как мало она кушала. Желудок Хуонг, должно быть, уменьшился и стал размером с миндаль. Но вскоре она снова стала теплой, и к ней вернулся здоровый цвет кожи. Она с нетерпением ждет каждую новую бутылочку, настоящую бутылочку, с соской, предназначенной для ее безупречного рта, а не для рта свиненка.

Ленн предоставил нас самим себе. Я занимаюсь своими делами и слежу за тем, чтобы у него была правильно пожаренная с двух сторон яичница, не слишком хрустящая снизу, ни в коем случае не лопнувшая, всегда румяная. Не так-то это просто на дровяной печи. Нужно правильно разжечь огонь, рассчитать время, все спланировать, поставить сковороду в нужное место на плите, оценить зоны прогрева сковороды – в этом весь фокус.

Я лежу, свесив здоровую ногу с кровати, а больная покоится под каким-то ужасным углом. Из нее постепенно уходит чувствительность.