Но что такое? Заяц перевернулся через голову и очутился на спине.
«Ну, вот все, конец», — мелькнуло в голове. Честное слово, жалко стало косого. Я зажмурился. А когда открыл глаза, увидел Олопара на стерне. Прижавшись к земле, он жалобно скулил.
А что же заяц-толай? Косой безнаказанно приближался к тугаям.
Я подбежал к собаке. Живот ее был распорот. Сочилась кровь. Ну и заяц! Вот так удар! Четкий, расчетливый. Прямо боксерский. А я его еще пожалел. Что ж, ничего не поделаешь… Пришлось Олопара завернуть в мешковину, приготовленную для сена, и скорым шагом на ферму к знакомому ветеринару.
Мы с сочувствием посмотрели на пса.
— Будет ли он теперь охотиться на зайцев? — спросил Петрович не без иронии.
— Не знаю, — серьезно ответил Низам. — Выздоровеет, посмотрим…
В ГОСТЯХ У БЕЛЫХ ВЕРШИН
Приглашение к путешествию
Я люблю путешествовать. На машине, на поезде, в самолете. Даже на ослике. На чем посчастливится.
Когда человек едет, он много видит. А с остановками — еще больше. Но если в путешествии с тобою верный друг, много видевший и потому немало знающий, — считай, что тебе повезло втройне.
Таким другом мне в путешествии через перевал, что в Тянь-Шаньских горах, был чабан Нигматулла. Он уроженец этих суровых и прекрасных мест и здесь ему с детства знакома каждая тропинка. Каждая скала. Каждый родничок.
Горы огромные, а кишлак, в котором живет Нигматулла, крохотный — в десять-двенадцать домиков.
— Самый красивый кишлак на земле, — говорит с гордостью чабан. И надо ли его оспаривать?
Действительно, у кишлака и название красивое: «Кок терак». «Зеленый тополек». Поэтично!..
Что люди берут с собой в путешествие?
Еду, одежду, фотоаппарат. А я всегда кладу в сумку блокнот и карандаш. Чтобы записать самое интересное.
Итак, в добрый путь!
Заповедник
Дорога плавно обогнула скалу и стала карабкаться вверх. Слева внизу глухо шумела река, ворочая камни, а справа — темными пятнами по вершине поднимались к ледникам арчовники. Старые и молодые. Зимой и ранней весной они задерживают снег, оберегая дорогу и кишлаки от обвалов. Длинные, до пяти метров, корни сохраняют влагу и питают ею родники. Не дают ходу оползням.
Вот какое это полезное и стойкое растение, арча! Не говоря уже о красоте нашей горной «елки».
В открытое окошко машины приятно пахнуло хвоей. И вскоре на обочине дороги мы увидели зеленый щит, на котором белые буквы предупреждали: «ВОДИТЕЛЬ! БУДЬ ОСТОРОЖЕН, ЗАПОВЕДНИК».
— Смотри внимательнее, — сказал Нигматулла.
Машина натужно еле тянула вверх. Была возможность оглядеться.
«Куда уж внимательнее», — подумал я и тут впереди увидел лису-огневку. Метя роскошным хвостом, она, не торопясь, перебегала дорогу.
Вот это да!
— Что я говорил! — улыбнулся Нигматулла.
На спуске решили сделать коротенький привал. Пусть мотор отдохнет, да и ноги надо поразмять.
Над нами круто нависали обветренные коричневые скалы.
Было тихо.
Совсем рядом пушистым белым медвежонком скатилось по ущелью облачко.
Вверху кто-то, по-сурчиному осторожно, свистнул.
Нигматулла положил мне на плечо руку и сжал: смотри!
На гранитной плите островерхой скалы стоял кеклик и беспокойно озирался по сторонам.
— Сторожевой петушок, — пояснил Нигматулла.
И тут мы увидели целую стайку кекликов, которые, прыгая с одной ниши на другую, точно по ступенькам, вовсе не убегали от нас, а наоборот, приближались, с любопытством разглядывая незнакомцев. В том числе и бдительный сторожевой петушок.
Однако кеклики есть кеклики, остановились все же на почтительном расстоянии, что-то стали поклевывать.
— Здесь прошлой осенью во-он на той вершине я увидел снежного барса, — Нигматулла показал на отдаленную скалу, залитую полдневным солнцем.
Потом мы видели издалека тэке — красавцев горных козлов и гордых орлов. Они явно не очень-то боялись присутствия машин и людей.
— Вот ведь как получается, — заметил Нигматулла. — Запрети человеку появляться с огнестрельным оружием, звери и птицы сами потянутся к нему…
После чабан показал мне в своем кишлаке олененка, которого он подобрал прошлой лютой зимой и выходил.
Олененок запросто слизывал соль с крепкой, шершавой ладом своего спасителя.
Чайхана над облаками
Чайхану в пустыне я видел. Под старым совершенно безлистым саксауловым деревом на топчане мы пали горьковатый чай, воду для которого брали из глубокого колодца.
Кругом шелестели пески.
Отдыхал не раз и в сельской чайхане на развилке дорог. Над головой колышутся мелколистые талы. На ветке клетка с перепелкой. Неподалеку арык. И ветерок тянет с необозримых полей.
Часто сидел и в тесной городской чайхане. Со всех сторон гул голосов, звон чайников и пиал. Даже поговорить нельзя толком.
А вот в чайхане высоко в горах побывать пришлось впервые. Точно орлиное гнездо притулилась она на скале, огороженная деревянными перильцами и высокой крышей-«шатром» из жести — от всякой непогоды. Глубоко внизу дробится о камни водопад. Поэтому не слышно было трепета листьев чинары, чудом ухватившейся за неподатливый грунт.
Мы заглянули сюда с Нигматуллой после скитаний по горам.
Удивительная чайхана! Запрокинешь голову — и увидишь белые языки ледников, а протянешь руку за перильца — и можно поймать облако за бороду, словно пушкинского Черномора… И холодновато как-то, словно зимой. Хотя там, в долине — всего-то час езды — до тридцати градусов жары. Лето по календарю.
— Чай не пьешь, где сила берешь? — говорит чайханщик Али, ставя перед нами чайник, разрисованный маками.
Чайханщика все здесь называют Али-баба. И он нисколько не обижается за эту знаменитую приставку. Привык, наверное. И сам он весь какой-то круглый, медлительный, точно куль.
Мы пьем зеленый чай. Угощаемся стеклянными камушками наввата. Этот сахар хорошо утоляет жажду, как почему-то любят отмечать седобородые старцы.
— Вода родниковая, — подмигивает Нигматулла.
Чай особенно душист. И пахнет какими-то травами. Хозяин добавляет в него горную траву-душицу, догадался я.
Светло, приятно.
Мы выпили три чайника чая. И снова почувствовали себя сильными, бодрыми.
«Чай не пьешь, где сила берешь?» — усмехнулся я поговорке Али-бабы. А ведь в ней есть здравый смысл.
Не прощай, а до свидания, чайхана над облаками!
Тополя
Тополя в горах похожи на огромные метлы. Целый день верхушками они скребут небо: шу-шу, шу-шу… Выглянет солнышко — тополя отдыхают. А налетят облака или тучи, они снова за работу: шу-шу, шу-шу… И так до глубокой осени, пока не выпадет снег.
Сколько лет ворону?
Когда-то я написал рассказ о вороне. О том, как он прятал про запас орехи под деревом. И всеобщее предположение выразил, будто ворон живет около трехсот лет. Сколько ему посчастливилось повидать за это время!
Рассказ опубликовали в журнале «Юный натуралист».
А недавно с удивлением узнал от авторитетного ученого-орнитолога, что продолжительность жизни этой птицы не более двух десятков лет…
И погасла в
