и его взгляд насторожил меня.
– Я нет, но ты нашел.
– Как ты узнал, черт подери?!
– Она почувствовала.
И он рассказал, как наблюдал призрак девушки и видел, что она вдруг с протяжным стоном растворилась в воздухе.
– Они вокруг нас, Филипп. Дай мне руку. Ну же, смелей.
Я протянул руку и с трепетом сжал его ладонь. В миг, когда наши пальцы соприкоснулись, все померкло и вновь ожило, однако я ощутил невероятный холод, будто со всех сторон нас обдували беспощадные северные ветры. Кожа покрылась мурашками, и только тепло, идущее от Джулиуса, слегка согревало.
– Что происходит? – прошептал я, невольно придвигаясь ближе к нему. – Что?
Мы стояли у окна, но сквозь стекло не видно было ничего, кроме плотного серого тумана, зато мимо промчалась, шелестя многослойными юбками старинного платья, девушка с заплаканным лицом. И сквозь нее я видел тщательно заправленную кровать и туалетный столик! Девушка-призрак остановилась в дверях, обернулась и, прижав руку к вздымающейся в рыданиях груди, выбежала вон. Она будто не заметила нас, точно для нее нас не существовало.
– Видишь? Настоящие хозяева все еще живут там, где когда-то умерли.
Джулиус разжал пальцы, и моя ладонь, влажная от пота, выскользнула из их крепкой хватки.
– Как ты это сделал?
Он покачал головой, грустно усмехнувшись уголком губ:
– С болью, Филипп. С болью и печалью.
Я не испытывал смущения и неловкости наедине с ним, начали медленно возвращаться былые чувства – утерянные и забытые, как казалось, – предвкушения тайны, трепета перед неизведанным и, что таить, перед Джулиусом тоже. Я думал, это унижает меня, – но, может, ошибался?
– Твои часы ходят?
Я взглянул на циферблат и покачал головой. Олдридж с сожалением спрятал свои серебряные часы на цепочке обратно в карман и вдруг весьма энергично хлопнул в ладоши с, на мой взгляд, неуместной в этом доме улыбкой:
– Хочешь мне помочь? Как раньше, а? Как на старой водяной мельнице?
Его слова и острый взгляд темно-карих глаз ставили меня в безвыходное положение, прямо-таки в тупик. Я знал, что не смогу устоять, надо было лишь признать это.
– Что нужно сделать?
– Другой разговор! – На секунду показалось, что он ожидал иного ответа; впрочем, едва ли я когда-либо мог его провести. – Наша задача одновременно проста и невероятно сложна. Однако… О, какой я идиот! – От громкого и неожиданного возгласа я невольно вздрогнул. – Ты ведь так и не сказал, что́ нашел.
А ведь и впрямь, за всеми этими разговорами и мыслями самого важного я и не сообщил.
– Там на чердаке, на потолочной балке, петля. По-моему, довольно старая. Странно, что ее не убрали.
Джулиус заложил руки за спину и прошелся по комнате, зачем-то заглянул в шкаф, протер платком пыльное зеркало. Немного помолчал, видимо обдумывая некую мысль.
– Необходимо приступить немедленно.
– К чему?
– Душа самоубийцы. Скверно. Очень скверно.
Как обычно, в минуты, когда очередная теория вертится в его мозгу, он не слышал никого, кроме себя.
– К чему приступать? – упрямо повторил я. – Объясни по-человечески.
Он обвел комнату руками:
– Женская спальня, девушка в слезах, петля на чердаке.
Я мучительно покраснел. Ну конечно, неудивительно, что с Оливером удобнее. Я растерял последние крохи сообразительности. По счастью, Джулиус был слишком занят, чтобы иронизировать по этому поводу.
– Нам нужны круглый стол, свеча, ткань, чтобы завесить окна.
Я прикинул, к чему такой странный набор:
– Спиритический сеанс? Серьезно? Ты теперь медиум?
Джулиус и глазом не моргнул:
– Я универсальный специалист.
Круглый стол нашелся в гостиной, плотные шторы скрыли дневной свет, свечи легко обнаружились в кладовке. Мы сели друг против друга за стол с горящей свечой по центру и взялись за руки. От ладоней Джулиуса исходил сухой жар. Пламя свечи потрескивало в сумраке полутемной комнаты, и, если как следует представить, можно было увидеть, как причудливые тени на потолке превращаются в извивающихся яростных призраков. Они будто пытались дотянуться до нас, схватить ледяными алчными пальцами и не отпускать. Я зябко повел плечами и уставился на огонь.
– Духи, что обитают в этих стенах, вы слышите меня?
Легкий ветерок поколебал язычок пламени. Мне казалось, нужно закрывать глаза, но Олдридж смотрел прямо перед собой остекленевшим взглядом, точно позади меня стоял сам дьявол.
– Духи, что обитают в этих стенах, – ровным голосом повторил он, – вы слышите меня?
Внезапно я ощутил, как к горлу подступает животный ужас. За моей спиной действительно было что-то… Я хотел обернуться, но буквально примерз к стулу, не в силах сдвинуться ни на дюйм. Волосы зашевелились на затылке, когда Джулиус чуть подался вперед и воскликнул:
– Говори! Говори!
В тишине, что воцарилась после его слов, было слышно, как громко и хрипло я дышу. Джулиус не шевелился, только бешено вращал глазами, словно выискивая нечто, скрытое от него.
И тогда я услышал плач.
Тихий и похожий на шелест листьев на ветру. Он звучал за моим плечом, а может – прямо в голове. Ужас обуял меня. Никогда прежде и никогда, я уверен, в будущем не испытаю я подобного невероятного страха! Я не знал, чего боюсь, и от этого боялся вдвойне. И не знал, сколько еще выдержу эту пытку неизвестностью.
– Куда мне идти?
В один миг тяжесть свалилась с моих плеч, дышать стало легче, и я, не сдержав громкого стона, упал лицом на стол. Джулиус отпустил мои руки и, проходя мимо, потрепал меня по волосам. Странный жест. Такой… личный.
– Идем скорее, нужно кое-что увидеть.
Я поспешил за ним на негнущихся ногах по скрипучей лестнице наверх. Мы миновали жилые комнаты и поднялись на чердак. Следуя неслышимым подсказкам, Олдридж нащупал тайник в полу и извлек из него потрепанную книжицу. Выцветшие птички на обложке недвусмысленно намекали на то, что перед нами девичий дневник.
– Что там?
Джулиус отряхнул тетрадь от пыли и, пролистав, открыл последнюю страницу:
– «…Меня очень беспокоит Барни, он стал таким холодным со мной. Маменька говорит, что перед свадьбой такое бывает, но мой Барни никогда бы не стал так со мной разговаривать. Он любит меня, я люблю его, больше жизни, честно-честно! Но вчера он был груб и сказал мне… О нет! Я не смогу этого написать!..»
– А дальше?
Олдридж закрыл дневник:
– В том же духе. Эта девушка давно умерла, но читать ее дневник все равно как-то… неприятно.
Я согласился.
– Неужели бедняжка покончила с собой из-за любви?
– А из-за чего еще умирать юной викторианской девушке накануне свадьбы, как не из-за любви? – холодно и как-то зло ответил он. – Люди вообще склонны умирать из-за ерунды. Карточных долгов, неверных возлюбленных, обманутых надежд.
– Не думаю, что обманутые надежды – это ерунда.
– Ерунда-ерунда. – Он вернул дневник на
