я никак не пойму, что нам делать дальше.
– Думать, – отвечал Загорский и решительным шагом пошел прочь.
Ганцзалин только головой покачал на столь загадочное утверждение, но беспрекословно двинулся следом.
* * *
Майор Редль, вооружившись биноклем, с любопытством разглядывал галерку. Верхние ряды явно волновались в предвкушении представления. Партер, впрочем, тоже шумел, как будто все эти люди пришли не в театр, а на китайский базар. Впрочем, по сути, видимо, так оно и было.
Накануне после полудня портье гостиницы, в которой Эвиденцбюро снимало майору номер, вручил ему конверт с приглашением на классическую китайскую оперу в театре некоего господина Ли. Опера называлась «Опьяненная Ян Гуйфэй». На белой с золотыми вкраплениями рисовой бумаге резвился карп, поверх которого каллиграфическим почерком выведены были красные буквы с приглашением драгоценному майору Альберу Редлю явиться завтра на представление в театр господина Ли.
Там, где под письмом обычно ставится дата, стояли загадочные слова «Двадцать четвертый день пятой луны тридцать девятого года Жэн Инь правления под девизом Гуансюй».
Возможно, человек более приземленный, чем майор, просто выбросил бы приглашение в корзину для бумаг. Однако у Редля оно вызвало некоторое любопытство. Китайцы всегда будоражили его воображение, он, как человек образованный, прозревал в этой культуре не просто мастерство прачечных, но древние мистерии и загадочные таинства.
И вот теперь он сидел в небольшом, человек на триста, зале и с интересом осматривал публику, гадая, кто же ходит на подобные представления в самом сердце Европы. Впрочем, окончательных выводов сделать ему не удалось, потому что запели трубы, грянули цимбалы, загрохотали барабаны, и на сцену, быстро семеня, вышла молодая женщина с лицом красивым и загадочным, в золотом с красным платье и большой лазоревой диадеме на голове.
Девушка приняла странную позу и запела голосом высоким и чуть дребезжащим, словно бы жестяным. В ней крылась какая-то многозначительность, какая-то удивительная тайна, и спустя несколько мгновений майор забыл обо всем. И пение, и представление показались ему совершенно необычными, никак не похожими на то, что считалось оперой в Европе.
– Не правда ли, красиво? – спросил его кто-то сбоку с сильным акцентом.
Майор покосился направо: рядом с ним сидел средних лет азиат, одетый в европейский оливковый костюм и глядел на сцену. Редль согласился, что девушка, действительно, очень красива.
– Не девушка, – поправил его азиат. – Это юноша. Это китайский театр, а у нас все роли исполняют мужчины.
Майор почему-то вздрогнул. Неужели господин…
– Ган, – подсказал китаец, по-прежнему глядя на сцену, где актеры исполняли какие-то совершенно акробатические номера.
Да. Неужели господин Ган хочет сказать, что роль Ян Гуйфэй исполняет мужчина?!
– Я не хочу этого сказать, – покачал головой китаец. – Просто так оно и есть на самом деле.
С минуту Редль ошеломленно молчал. Потом покачал головой.
– Удивительно, – проговорил он. – Просто удивительно.
Потом он снова посмотрел на сидевшего рядом китайца и откашлявшись, негромко сказал:
– Меня зовут Редль, Альбер Редль.
– Прекрасное имя, – не моргнув глазом, отвечал сосед.
Редль взглянул на китайца с интересом: похоже, ему достался оригинальный собеседник. Господин Ган, наверное, завсегдатай этого места и все тут знает?
– Наверное, – согласился Ган, подумав самую малость.
Майор почему-то откашлялся и заявил, что ему очень понравилось выступление. Как полагает господин Ган, мог бы он познакомиться с труппой, чтобы выразить актерам свое восхищение?
Ган только головой покачал: с труппой – нет, никак невозможно. При всем уважении к господину Редлю никто не станет собирать ради него всю труппу. Однако, продолжил он, вполне можно познакомиться с кем-нибудь из актеров. Ну, скажем, с тем, кто играл в пьесе роль Ян Гуйфэй.
– Ну, пусть так, – с легким разочарованием в голосе отвечал Редль.
Он, кажется, хотел спросить что-то еще, но Ган его упредил.
– Непременно познакомимся, – сказал он. – Но не сейчас. Сначала надо досмотреть представление.
Благополучно досмотрев представление, они пошли знакомиться с актером, игравшим главную роль. Точнее сказать, Ган оставил Редля в фойе и велел ждать, сказав, что он сам приведет молодого человека.
Когда спустя пятнадцать минут он появился в фойе, рядом с ним шел молодой китаец, одетый в серо-полосатый европейский костюм. Звали его Лян Сижу, и он был на удивление красив. Даже сейчас, без грима и женской одежды его вполне можно было спутать с девушкой.
Господин Ган представил их друг другу, и они отправились в ресторан, поскольку, как сказал Ган, соловья баснями не кормят. По его словам, истинным богом всякого китайца является хороший обед. Таким образом, лучшее место для любых бесед – это именно ресторан.
За ужином, который оплатил майор Редль, беседа шла о самых разных материях: о китайском театре, о культуре, философии, однако говорили в основном сам майор и господин Ган. Молодой актер молчал, но улыбался так загадочно и очаровательно, что у Редля почему-то томительно и сладко сжималось сердце…
* * *
– Вы шутите, – недоверчиво сказал Ганцзалин, когда Загорский поделился с ним своими соображениями.
– Мы с тобой заняты слишком серьезными делами, у нас нет времени на шутки, – отвечал ему статский советник. – Мы, конечно, можем попробовать познакомить майора Редля с брюнеткой или рыжей, но уверяю тебя, к их чарам он останется так же холоден, как и к фройлен Хельге. Все говорит о том, что бравый офицер Генерального штаба неравнодушен к мужчинам.
Загорский был прав. Разумеется, фройлен Хельга была не первой девушкой, строившей глазки бравому майору, но устойчивость его к женским чарам и нравственная непоколебимость были поистине удивительны.
– Непоколебимость? – удивился Ганцзалин. – Да это же разврат, к тому же – противоестественный!
Статский советник усмехнулся и посоветовал помощнику перестать строить из себя борца за нравственность. На его китайской родине к мужеложству относятся гораздо проще. А вот в европейских странах, действительно, за подобные игры предусмотрена уголовная ответственность – пусть и не слишком суровая. В Австрии, кажется, за это могут дать три месяца тюремного заключения. Однако дело даже не в заключении: после такого наказания осужденный едва ли сможет занимать высокие должности – тем более в армии. Статья о так называемом противоестественном разврате лишает осужденного по ней человека любых карьерных перспектив…
Ганцзалин предпочел не углубляться в эти софистические дебри, но снова вернулся к персоне майора Редля. Как им следует поступить, зная то, что они теперь о нем знают?
Статский советник пожал плечами.
– Придется тебе решать этот вопрос самому. Мне нужно срочно вернуться в Россию, но бросить начатое дело мы не можем, нам кровь из носу нужно завербовать офицера Генштаба. И Редль для этого – наилучшая кандидатура. Однако, как уже говорилось, я уезжаю, а на хозяйстве оставляю
