гуляньями, значит, надобно хоть ненадолго их прервать.
– Ты будешь петь?
Фира вздрогнула и глянула на малышку с мохнатыми ногами, которая каждый вечер дарила ей венок. Вот и сегодня собранные в корону цветы свисали с согнутого детского локотка, отчего девочку слегка кренило набок.
Мышка. Так Фира звала ее про себя – раз уж имена чудские скрывают, надо хоть как-то их величать.
– Нет, только играть. Это мне?
Мышка кивнула, уже знакомым жестом поманила Фиру вперед и надела венок ей на голову:
– Это шестой.
– Я помню.
Цветы пахли… почти ничем. Немного кислинки, немного сладости, а дальше – пустота, хотя в первый день от одуряющих ароматов венка кружилась голова и путались мысли.
Пожалуй, и все прочие запахи и вкусы к концу седмицы притупились. Еда наполняла живот, но не утоляла голод, мед не дурманил, песни не веселили, и спать хотелось невыносимо: не телу – душе, уму, сердцу.
– Конечно, помнишь, ты же чудодейка. – Мышка фыркнула, прям как взрослая. – Еще один подарок – и ты исполнишь мое желание.
Фира вскинула брови:
– Правда?
– Так положено.
– А если б не была чудодейкой?
– Тогда какой смысл дарить? Все равно забудешь. Идем, хочу гудьбу твою послушать.
И Мышка потянула ее за руку, заставив подняться, и потащила за собой к толпе.
На полпути вдруг спохватилась, зыркнула на Фиру снизу вверх:
– Это еще не желание. Это просто так.
– Я поняла. – Та улыбнулась через силу и слепо уставилась перед собой.
«Я не готова, рано, рано…»
Ноги потяжелели, взор затуманился, костры и люди вокруг них превратились в разноцветные мутные пятна, а сердце подпрыгивало так высоко, будто силилось через рот выскочить.
– Гудьба будет веселая? – донесся из дымки тонкий голос Мышки.
«Нет».
– А ты какую хочешь?
Девочка притихла, призадумалась.
– Не знаю, – ответила наконец. – Диковинную? Чтоб никто прежде такой не слыхал, чтоб только для нас.
– О… – Фира сглотнула. – Разумеется. Только для вас.
Она понятия не имела, что собирается играть, но знала, какое нужно донести чувство, пока сама его не позабыла напрочь.
Наверное, это и случается с путниками в граде чудском, это и терзает их души, заставляя славить солнце неделю за неделей в попытке вернуть утраченное. «Дай нам наесться, дай нам напиться, дай нам уснуть» – не о том ли все их песни?
Возможно, не вся чудь перебралась сюда из-под горы. Возможно, кто-то из пляшущих у костра некогда проходил мимо и застрял, а потом глаза его побелели, тело покрылось шерстью и нутро окаменело, неспособное боле получать истинное удовольствие от радостей земных, вот и бежит он по кругу за неуловимой надеждой.
Ужель так и становятся чудью? Ужель и у Фиры отрастет клюв или хвост, если задержаться здесь подольше?
Проверять она не собиралась и шаг чуть ускорила, покрепче прижимая к груди гусли.
Она не навредит. Просто напомнит им о важном и прекрасном. Просто поможет всем ненадолго… уснуть.
– Эй! – крикнула Мышка, когда народу вокруг стало больше, а кожа потеплела, зацелованная жаром от костров. – Чудодейка погуды несет, гудеть будет!
Голоса чуди взвились выше пламени, звуки переплелись, и неясно стало, кто улюлюкал, кто смеялся, кто радовался и подбадривал. Но совсем недовольных вроде не было, и Фира выдохнула.
Только бы получилось…
Только бы не подвели струны, только бы не позабыли обо всем Руслан с Ратмиром, что должны коней из города вывести, только бы хватило сна на всех. Как поведут себя те, до кого гудьба заколдованная не дотянется, думать было боязно, и Фира не думала. Она просто усыпит большинство, а там уж… ноги в руки и наутек.
Мышка потянула ее за руку, и Фира села, где стояла, на утоптанную сотнями сотен хороводов землю. Ноги скрестила, пристроила сверху гусли, глаза прикрыла и, не дожидаясь, когда умолкнут бубны да стихнет гул людской, потянулась к струнам.
И к чарам.
Не как тогда, в лесу, невольно, по злобе, а нарочно да с мыслями о мягких перинах, сладких грезах и нянюшкиных колыбельных.
В детстве, до приезда в Рось, Фира ничего такого не слышала и поначалу пугалась, когда старая Дотья усаживалась подле и начинала не то курлыкать, не то ворковать – слова в ее колыбельных завсегда были странные, будто только что выдуманные, а уж для чужачки тем паче звучали диво. Но, как ни странно, успокаивали они на славу, так что теперь, стремясь окутать этим сонным мороком всех вокруг, Фира мысленно повторяла:
«Ай, люли-люленьки,
Прилетели гуленьки…»
Что там дальше, уже не помнилось, но для верного чувства и того хватило.
Ай, люли-люленьки – дрожат струны, кружит перезвон, с огнем ладится, над головами тает.
Прилетели гуленьки – умолкают бубны, крики шепотом обращаются, а потом и вовсе стихают, и теперь лишь ветки в кострах трещат да гусли гудят.
Фира не торопилась, чтобы не упустить ведьмовскую нить, не рассыпать бусины сна по траве, где их затопчут и не заметят. Фира не открывала глаз, снова и снова щипая струны и напевая про себя заветные слова, чтобы не сбиться с пути и не вплести в гудьбу что лишнее, тягостное, плохое.
Она не смотрела, не вслушивалась, не думала. Одна глупая мысль – получается? уснули? али рано еще? – могла все загубить, но в конце концов пришла и ее пора, и как только пробралась она в голову, Фира тут же пальцы от струн отдернула и распахнула веки.
Чудь спала.
На земле, клубками свернувшись или раскинув в стороны руки и ноги, привалившись друг к другу и поодиночке, посапывая и похрапывая. Белые глаза впервые за эти дни были закрыты, груди мирно вздымались, а на прекрасных лицах цвели улыбки.
«Хорошо хоть, теперь никого в костер не послала, – вдруг раздался внутри голос, давний знакомец, кажется, не появлявшийся с самого попадания в Навь. – Представляешь, если б кто уснул на ходу – и прямо в пламя?..»
Фира представила, ужаснулась и такие слова про себя подумала, что голос только охнул и не нашелся с ответом. Сердце забилось тревожно, суетно. Она завертелась на месте, заозиралась, но, к счастью, близ огня никого не было. Видно, никто не рухнул, как птица подстреленная, и, когда навалилась дрема, каждый успел выбрать местечко по душе.
По крайней мере, каждый из тех, кто нынче вышел на берег, а остальные… если таковые в городе остались, встречаться с ними не стоило.
Фира подскочила, гусли за спину забросила и к избам ринулась, огибая спящую чудь, перепрыгивая через разметанные крылья и хвосты. И уже на втором круге ей в спину донеслось:
– Эй, чудодейка! Почему так тихо? Что там?..
Дослушивать она не стала, лишь побежала быстрее, почти не глядя по сторонам, – благо самый краткий путь к холму въелся в память намертво. Пока этот некто доберется до берега, пока поймет… Фира успеет, все успеет.
– Ты не торопилась, – прозвучало вдруг так близко, что она вскрикнула, дернулась в сторону и чуть не грохнулась, но сильная, крепкая рука удержала, и Руслан хмуро добавил: – Ты чего?
– Что ты тут делаешь? – зашипела Фира и, быстро зыркнув по сторонам, снова сорвалась на бег.
Не время лясы точить, пусть на ходу оправдывается.
– Думала, я брошу тебя одну? – Руслан несся рядом без всяких усилий и дышал легко, ровно, в отличие от Фиры. – Ну как не получилось бы? Чудь не злая, конечно, но на эдакое колдовство любой бы осерчал.
– Угу. Коней вывели?
– Да, степняк стережет.
– Рубить чары пробовали?
– Когда? Я за тобой следил, а оставлять меч этому…
Он не договорил, но хмыкнул под конец многозначительно, и Фира со стоном нырнула в просвет меж домов. Дети малые, право слово!
Ратмир, окруженный лошадьми, как султан наложницами, ждал ровно там, где они недавно пытались пробить проход. Возможно, стоило выбрать другое место – поближе к берегу, поближе к спящей чуди, – но тянуло именно сюда. К дороге. К холму. К границе. Фира почти ощущала сковавший город кокон; казалось, если протянуть руку очень медленно и осторожно, то даже получится коснуться колких чар.
А значит, должно получиться и разорвать их.
– Быстрее, – велела она, подлетев к вороному и прижавшись к его теплому боку. – Руслан!
– Да здесь я, здесь…
Руслан обнажил меч, расправил плечи и, бросив на Фиру последний взгляд, резко рассек клинком воздух перед собой. Она истово верила и надеялась, но даже не предполагала, что после первого же удара концы разрубленных
