Человек ушел. Никто больше не понимал, что это смерть. Люди смеялись, улыбались, несли пакеты с покупками. Анастасия встала, повернулась и пошла. Потом побежала. Все быстрее, быстрее и быстрее.
– Ты мне нравишься, – сказала Евгения, усевшись на лавочку рядом с Петром, – можно, я с тобой посижу?
На кладбище было очень тихо. Так тихо в городе не бывает больше нигде – ни шума шагов, ни телефонных звонков, ни машин, ни разговоров. Лишь слегка шелестел ветер.
– Да, – он пожал плечами, – сиди.
– Я приготовила мясо. Не хочешь попробовать?
– Поздно, – сказал Петр и закурил, выпуская в небо красивую белую струю дыма, – если я что-то и предлагаю, то только один раз.
Евгения вытянула ноги. Петр залюбовался. Красивые, длинные, в черных туфлях. Он скосил глаза и посмотрел на засос. Засос багровел во всей красе.
– Ты знаешь, – сказал он, – мне все время больно. Пока тебя нет. Как только ты появляешься, душевная боль утихает. Айболит.
– Спасибо, мне очень приятно слышать, что это так.
– Да.
– Может, все-таки пойдем, попробуем мясо?
Он покачал головой и улыбнулся.
– Уже все. Мне ничего не нужно.
Он еще отхлебнул из фляжки.
– Как будешь жить?
– Не знаю. Придумаю что-нибудь. Мне, если честно, все равно. Жить-то не хочется. Незачем. Счастья нет и больше не будет. Все тщета и суета сует.
– Ты сдался?
Он промолчал.
– Ты мне очень нужен, – сказала Евгения.
– Тебе нужен не я, а домашняя собака. Заведи себе шпица, научи приносить тапки.
Евгения встала.
– Мне очень жаль, – сказала она.
– Мне тоже, – сказал Петр. – Иди, не затягивай.
Он еще раз отхлебнул, Евгения ушла не оборачиваясь.
– Да, я помню, как не помнить? – сказал врач. – Такая красивая девушка, такая красивая грудь. И вся изуродована. Очень печальная история.
Врач говорил спокойно. Видно было, что он привык ко всему, решительно ко всему, каждый день пришивая на место руки, ноги и головы.
– И она не говорила, кто это сделал, – спросила Марина, – так ведь?
– Категорически отказалась. Хотя ее вытащили буквально с того света – кровопотеря, воспаление, заражение крови. Она обратилась в клинику не сразу. Чего ждала, неизвестно.
– Подумайте, – попросил Дима, – это может быть очень важным. Что она говорила? Какие слова? Как объясняла? Не посылала ли на чью-то голову проклятия? Не называла в бреду имен?
– Я предложил ей написать заявление в милицию, – сообщил хирург. – Кроме того, ее это уговаривали сделать медсестры. Лиза – известная художница, у нас в клинике ее многие узнали в лицо. Все ей сочувствовали. Считается, что это сделал ее мужчина, которого она любит, поэтому и поступила так.
– Чем были нанесены травмы? Было ли что-то еще? Синяки? Следы побоев?
– Чем-то острым и небольшим. Типа ножа для чистки картофеля. Больше я ничего не заметил. Впрочем, пациентка больше ни на что и не жаловалась.
– У вас не осталось фото порезов? Или, может, кто-то сделал? Для желтой прессы? Вы не знаете?
– Не знаю. Это было почти четыре года назад. Вы можете поговорить с медсестрой, которая делала Лизе перевязки, ее зовут Нина Игоревна, она сейчас на смене. Женщина женщине могла больше доверять. Или, может, она что-то заметила?
– Спасибо, – Дима пожал врачу руку и оставил на его столе крупную купюру, – вы нам очень помогли. Представьте нас Нине Игоревне. Если еще что-то вспомните, дайте мне знать.
Врач кивнул.
Вероника чувствовала себя на седьмом небе.
– Спасибо, – сказала она, восстанавливая дыхание. – Я словно заново родилась. Чем я заслужила? Все было беспросветно, черно и безнадежно. И в этой тьме воссиял свет. Почему? Кто там на небесах обратил на меня внимание? И за что?
– Я тебе объясню, – сказал он, пристроившись на краю ванны.
Вероника хотела было начать одеваться, но одеваться не хотелось. Она никуда не спешила, и счастье было полным и золотым, как никогда раньше. То, что она испытывала до этого, было каким-то полусчастьем, счастьем с червоточинкой, какой-то недоделкой. Наконец-то ей стало совсем хорошо. И Вероника подумала о том, что ради этого стоит жить. Чтобы просто понять, что такое бывает.
Он поцеловал ее и начал натягивать рубашку.
– Уже уходишь? – спросила Вероника.
– Ага, – кивнул он.
Счастье померкло. Золото потемнело, превратилось в свинец и камнем упало на сердце. Вероника не стала ничего спрашивать, она тоже начала натягивать одежду, не глядя на него. Он оделся, вышел в прихожую, сказал «пока» и ушел. Вероника досчитала до десяти, а потом заплакала горько и безутешно.
«Вот и сказочке конец», – подумала она.
В глубине души Вероника знала, что так закончится, но надежда теплилась, трепыхалась и никак не хотела умирать. Но умереть пришлось.
Нина Игоревна всплеснула руками. У нее были круглые щечки, маленький носик пуговкой и круглые очки. Марина долго думала, кого она ей напоминает, а потом поняла – бабушку с пакета молока «Домик в деревне».
– Конечно, помню, – воскликнула медсестра, и голос ее упал до шепота, – такая красавица, и он ее так искалечил!
– Он – это кто? – спросил Дима.
Глаза за стеклами распахнулись.
– Ну муж ее, разумеется. Лизы-то, девушки несчастной. Он вообще ее заставлял работать, чтобы она деньги ему давала на опохмел, и требовал, что она рисовала только его портреты, только его! Его звали Артем... или Артур. То ли революционный пролетарий, то ли король. Стара я стала, не помню. Так вот, как-то у Лизы не было сил работать, начала она возмущаться, жаловаться, что нет красной краски, так эта скотина...
Марину затошнило. Дима улыбнулся краешком рта.
– Вот зачем вы все выдумываете, Нина Игоревна? – спросил он. – Не стыдно вам?
Медсестра смешалась. Круглые щечки задрожали.
– Так и было. Она сама мне сказала, – упиралась Нина Игоревна. – И про Артура, и про кровь, которая стала краской... красной!
Дима снисходительно улыбнулся.
– Ненавижу, когда так врут, – сказал он.
Он повернулся и пошел по больничному коридору. Марина за ним.
– Есть такой тип людей, – сказал Дима, предвосхищая ее вопрос, – которые начинают брехать с серьезным видом, якобы они что-то знают, какой-то эксклюзив.
– Но ты сразу понял, что она врет.
– Сразу. Мне вообще врать бессмысленно.
Они вышли на улицу.
