взбитых подушек.
Мне снился сон. Дух был очень одинок. День за днем он обходил свои угодья…
Когда я открыла глаза, тьма была кромешной. Такой, что я не смогла рассмотреть свои пальцы, пока не поднесла руку к самому носу.
Не знаю, что меня разбудило – треск сухого дрока под звериными лапами или волчий вой. Опавшая листва шуршала совсем рядом. Вот бы у меня был нож, хотя бы какая-нибудь палка или лисий огонь, чтобы кинуть им в звериную морду! Ничего не было. Я сжалась, но дыхание вырвалось из меня сухим кашлем.
Шелест стих. Вдруг раздался хруст. Резко, неприятно запахло увяданием и дыхнуло жаром, будто из горячего источника поднялся пузырь и лопнул, следом послышался скулеж, переходящий в стон.
Лисий огонь вспыхнул так ярко, что я на несколько минут ослепла. Когда проморгалась, увидела Джуро. Обнаженный по пояс, он споро подпоясывался, лицо его было испачкано чем-то темным, а глаза… Глаза его были совсем как у зверя: желтые и без белков. Я вскрикнула. Его настороженные уши прижались к голове.
– Чего пищишь?
Да потому что ты страшный!
– Там… волки! И зверь какой-то! Рядом совсем!
Что-то влажно шмякнулось мне в ноги. Я моргнула, не сразу разобрав в кучке перед собой мертвую птицу.
– Это был я. А это утка.
– Ты убил утку?!
Я подобрала тяжеленькое, еще теплое тельце. Птице милосердно свернули шею, но…
Вспомнился пруд, у которого я – дура дурой – сидела, дуясь на отца. Как Хэджайм испугал мандаринок и дал мне яблоко. А я взяла. И все, теперь папа мертвый. И уточка у меня в руках тоже…
– Ты… плачешь?
– Н-нет…
Прижав птицу к груди, я плакала. Из-за напрочь заложенного носа я не могла дышать и воздух глотала ртом, поскуливая.
– Ты чего? Утка в суп. Ты болеешь.
– Нет!
Джуро знакомым движением присел рядом со мной и склонил голову. Подманил к себе лисье пламя, от света глаза заслезились еще сильнее. Он пояснил мягким тоном, как говорят с детьми:
– Но больным надо есть теплый суп.
– Утку не дам! – Я закрыла птицу своим телом. С моего плеча соскользнуло просторное покрывало, в котором я угадала платье Джуро. То-то он полуголый.
И злой.
– Я поймал утку на ужин. Отдай.
– Нет!
– Отдай. Мне. Утку. – Он требовательно протянул ладонь. Я шарахнулась.
– Нет!
– Что ты делать с ней будешь?
– Похороню…
– Похо… – Лис зашипел, оборвав речь на полуслове. Прав был внутренний голос – зубы у него в пасти были острее, чем у других ханъё. – Совсем больная на голову?
Я обиделась. Не сразу, но поднялась, баюкая в руках несчастную птицу. Обернулась, не узнавая места. Синие отблески бегали по поверхности небольшого лесного озера. Мне казалось, что кто-то наблюдает за мной с того берега, и я этому совершенно не удивилась. Простуда ли тому виной или все случившееся со мной, но удивляться я будто разучилась.
Найдя подходящее место на берегу, я начала рыть землю руками. Было бы проще, будь у меня когти лиса… Но земля была сырая, рыхлая, неутоптанная и поддавалась моим движениям легко. Лисий огонек подплыл ко мне и замер за спиной. Значит, Джуро был рядом. Плевать. Я стерла со лба выступивший пот, хотя было холодно до стука зубов.
– Ты правда собираешься ее похоронить? – процедил лис.
– Да.
Ямка получилась неглубокая. Я осторожно положила птицу набок, погладила рыжие перышки, еще немного поплакала, с хлопком сложила ладони, помолилась и закопала ее.
Глупость, конечно, глупая глупость, но когда я засыпала и прижимала землю, я думала о том, что не смогла похоронить отца. А от этого маленького ритуала будто что-то встало на место в моей душе.
Я повернулась и наткнулась на внимательный острый взгляд. Пока я занималась погребением, Джуро успел умыться. Он глядел на меня, не отрываясь. Я попыталась посостязаться с ним, но проиграла, моргнула, опустила глаза на его проступающие косточки ключиц, широкую грудь и впалый живот. Лис оказался ладно сложен. По-мужски крепко, но при этом тонко…
Прежде я никогда не видела полуголых мужчин. Тоширо в детстве не в счет, мы тогда были одинаково пухлыми и маленькими. От живота Джуро взгляд оторвать оказалось сложно.
Да что это я? Наверно, из-за простуды в голове помутилось.
– Что? – буркнула я, опуская ресницы.
У озера мне стало еще холоднее, и, ополоснув в ледяной воде руки, я поспешила вернуться на свое место. Это нельзя было назвать роскошным футоном: груда листьев, ворох ткани сверху, в который я нырнула и закуталась, дрожа и стуча зубами.
– Ничего. Зарыла неглубоко, лисы найдут, как завоняет. Съедят вместо нас. Тоже неплохо.
Отвечать на его насмешки не было сил. Я придерживала на своих плечах его верхнее платье, продолжая клацать зубами.
– Тебе не холодно? Может, заберешь?
– Мне не холодно, – ответил он. – Отдыхай. До рассвета долго.
И, как родитель, гасящий фонарь в комнате ребенка, Джуро сжал лисий огонь в кулаке, и тот рассыпался мелкими искрами. Я снова оказалась в темноте. Мне бы испугаться, но слезы и утиные похороны иссушили мои чувства до дна.
Когда я приоткрыла глаза, где-то у берега огонь коптил тонкой струйкой дыма и мигал под порывами ветра.
– Вот. – Джуро явно ждал, когда я очнусь.
Он протянул мне деревянную миску, в которую был налит суп. Я не чувствовала его запаха и подозрительно прищурилась на лиса. Наверняка он решил мне отомстить и выкопал утку!
– Я поймал угря. Выбрал кости, чтобы ты потом их похоронила, – сказал он с издевкой. – Еще добавил грибы и ямс.
Живот издал приветливое урчание. Звучало аппетитно.
– Я и не знала, что… Погоди. А как ты приготовил суп? Ты же не нес с собой котелок или что-то такое.
– Ешь, пока теплое, – не стал мне отвечать лис.
– А ты?
– Я поел.
Темные пятна на его лице, когда он принес ту утку… Это была кровь? Не хочу думать об этом.
Я передернула плечами и глотнула суп, не чувствуя вкуса. Съела все до последнего кусочка рыбы и благодарно вздохнула. Внутри потеплело, желудок наполнился. Когда я опустила руки, увидела лежащий в них лист вместо деревянной миски. Магия…
Странно, что ко мне так добр тот, о ком, кроме имени, я ничего не знаю.
– Спасибо, – проговорила я. – Я не знала, что здесь растет ямс и какие грибы съедобны…
– Пришлось научиться. И ты научишься.
– Тебе часто приходится заботиться о беглецах?
Он дернул уголком рта.
– Нет. Иногда. Часто я не могу помочь.
– Что ты имеешь в виду?
– Многие приходят умирать. Море Деревьев называют
