Рулевой улыбнулся — появление нетонущей обезьяны судьбоносным образом воздействовало на ночное размещение экипажа. Но истинные джентльмены не имеют привычки намекать на несущественные обстоятельства.
Энди зашел к кухонному столу, взял оставленную дежурным коком кружку с чаем и лепешку, намазанную пастой, именуемой юнгой «ореховым сыром» — довольно странным, но вкусным блюдом.
В рубке Док и шкипер рассуждали над странностями погодной видимости в этих местах: теплый дождь иногда оставлял прорехи в своей завесе и внезапно открывался удивительный «коридор» — то к скалистому берегу, то просто длинная полоса безмятежного моря, с качающимися на волнах томными чайками.
— Гляньте — миль пять и четко без всякого бинокля, — указывал трубкой Магнус.
На палубе вдруг заорали:
— Ты! Тварь невоспитанная! Что творишь⁈ Вот тя. чрежвякоблом!
Разорялся и грозил «Заглотышу», естественно, Сан. Проклятья относились не непосредственно к барке, а к единственной пассажирке.
Обезьяна гадила. Собственно, сейчас уже не гадила, вспугнутая негодующим воплем чистоплотного гребца, а свалилась с крыши каютки за дрова и там затаилась. Но доказательства полной мартышкиной невоспитанности имелись и вполне наглядные.
— Позавтракала она, понимаешь ли! Тут чистишь-чистишь, а она, засейвжвосна! Спряталась и думает себе!
— Увы, обычная проблема недрессированных животных, — вздохнул доктор. — Сан, да перестань орать, мой друг. Оглушаешь.
— джентльмены, у нас все же судно, а не… — шкипер не нашел подходящих слов и лишь негодующе развел руками.
— Я обезьянке насчет уборной уже говорила, — призналась Хатидже. — Похоже, она вообще не понимает.
Энди вздохнул. Иной раз люди, даже летучие, проявляют малодушие и отказываются понимать, что при элементарной расстановке шаров и удар в лузу должен быть самым простейшим.
Рулевой посмотрел на багор, на швабру, и выбрал последнее. С уборочным инструментом в руках направился на корму.
— Ититьб, так и будем за ней убирать⁈ — возмутился гребец. — Списать засранку! На первый же остров, наейсолях! Ведро-то возьми, там и замывать надо.
Энди пробрался между штабелями поленьев. Мартышка забилась между увязанной поленницей и бортом, предчувствуя недоброе закрылась лапами и пялилась из-под мозолистых локтей. Глаза, похожие на влажные орехи, перепуганно блестели.
Рулевой указал шваброй на кучку на кровле кормовой каморки:
— Нельзя!
Энди сбросил продукт жизнедеятельности за борт, замыл оскверненное место. Потом спрыгнул вниз, приспустил штаны и присел на борт:
— Вот так.
— Ух! — ответила обезьяна — похоже, фокус манипуляции со штанами потряс ее значительно больше, чем всякие загадочные и невнятные «нельзя».
Энди скептически кивнул, снова взял швабру, указал наверх, затем на нижнюю палубу барки:
— Здесь нельзя!
Мартышка помалкивала с очевидным большим сомнением. Энди прихватил ее за тощую шею, вскинул легкое тело на сложенные поленья — осознать угрозу недотопленная утопленница не успела. Рукоять швабры дважды крепчайшее врезала по тонкой и костлявой обезьяньей спине — руку истязатель не сдерживал, древко уборочного инструмента аж затрещало. Обезьяна потрясенно выдохнула «ух-ух!».
Энди отпустил жертву и двинулся на нос «Заглотыша». Перед тем как перескочить на катер, обернулся — мартышка выглядывала между поленьями. Рулевой погрозил ей шваброй — мгновенно спряталась.
Экипаж встретил возвращение истязателя беззащитных засранцев многозначительным молчанием. Потом шкипер кашлянул:
— Не чересчур ли?
— Леди и джентльмены! — Энди вернул швабру на место. — Я понимаю, что выгляжу не лучшим образом. Но кто-то должен это сделать. Воспитывать уговорами и упреками в данном случае нецелесообразно. Это все равно, что резать хвост по кусочкам. Обезьяна или поймет или не поймет. Надеяться, что она внезапно поймет послезавтра или через месяц — бессмысленно. Разум или есть, или его нет.
— Минутку, логика твоего решительного воздействия вполне понятна, — признал доктор.
— Но есть ли смысл в столь жестких мерах? Если особь способна к общению с людьми, понимает речь, следовательно, она способна адаптироваться в человеческое общество, и избивать ее не за что. В противном же случае, особь сбежит при первом удобном случае, а значит мучить ее опять же бессмысленно. Ну, нагадит слегка, велика ли беда? В конце концов, у нас тут не Букингемский дворец, переживем.
— Дело не во дворцах, и не в дерьме. — пояснил рулевой. — Она не сбежит, а значит, ее придется кому-то передать. Желательно в приличные руки.
— А почему она вдруг не сбежит? — мрачно спросила вдова. — Животным свойственно стремиться к возвращению в свою стаю. Или к вхождению в новую стаю.
— Наверное. Но если бы она хотела сбежать, то мы уже проходили мимо островов. Больная лапа тут не помеха, попыталась бы доплыть. Боюсь, что мартышка выбрала человеческую стаю. — пояснил Энди. — Она питает глупейшие иллюзии, что мы добрее животных.
— После того как ты ей чуть хребет не сломал, наегтак? — высказал общее сомнение гребец. — Нехсебегё, доброта.
— Обезьяний выбор, он вообще загадочный, — Энди мельком глянул на юнгу, тот чуть заметно кивнул.
Похоже, Гру был единственным, кто видел при каких именно обстоятельствах самолюбивая мартышка отправилась под корму «заглотыша». Несомненно, она не человек, но раз обладает памятью и осознает что такое предательство, то зачем к ней относиться как к несмышленой зверушке? Это бесчестно. Но объяснять все эти незначительные детали экипажу затруднительно, да и незачем.
— В общем, давайте так: я буду жестоким, миссис Хатидже — доброй, а остальные — справедливыми. — предложил Энди. — Скорее всего, нам придется оставить мартышку в каком то поселке. В лучшем случае, она к тому времени будет способна выполнять легкую работу. В худшем, ее засадят в зоосад. Гру, здесь случаются зоосады?
— Зверинцы. Но она слишком простовата для зверинца, — отметил юнга. — Лучше научить ее драить палубу и еще паре фокусов. Можно будет пристроить в таверну или трактир.
— В таверну⁉ — ужаснулась вдова.
— Ну. Там сытно, — пояснил Гру. — Уж точно получше, чем попасть к колдуну на опыты. Или опыты для науки все же нужнее, а доктор?
Док замахал руками:
— Не берусь судить, здесь особый случай. Пожалуй, я пройдусь к несчастной и гляну — целы ли у нее ребра? Энди, ты все же поосторожнее.
— Непременно, сэр. Но, полагаю, с ней все в порядке. Она довольно выносливая. И желудок здоровый.
Насчет желудка рулевой оказался не прав — полученный на обед суп впрок мартышке не пошел. Для начала она обожглась едва теплым варевом, потом сожрала все и вылизала миску, а потом до заката сидела на борту «Заглотыша» над волнами,
