Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
всего сущего, и выйти из круга смертей и рождений. Однако если вы думаете, что за его пределами вас ждет наслаждение, то глубоко ошибаетесь. Да, там нет страданий, но – в отличие от обычной жизни – нет и радостей. Ни вкуса, ни цвета – все пресно, как воск или песок.
Тут Уцзин скромно возразил: он желал бы узнать не о том, как достигнуть счастья или состояния неизменности, а о смысле существования – себя и мира. Отшельник уставился на него слезящимися глазами:
– Себя? Мира? Неужто вы верите в какой-то объективный мир за пределами сознания? То, что так называют, – иллюзия, отражение нашего «я» во времени и пространстве. Исчезнет «я», исчезнет и мир. Воображать, будто он останется после нашей смерти – весьма распространенная, но грубая ошибка! Напротив, если исчезнет мир, сохранится «я», не поддающееся ни познанию, ни определению.
Ровно через три месяца после того, как Уцзин поступил к нему на службу, отшельник, уже несколько дней страдавший от поноса и сильнейших болей в животе, поутру преставился – радуясь, что своей смертью разрушит объективный мир, где на его долю выпал столь мучительный и неприглядный недуг…
Уцзин тщательно исполнил погребальные ритуалы и со слезами на глазах вновь двинулся в путь.
Про следующего мудреца говорили: он все время спит в позе для медитации и просыпается только раз в пятьдесят дней. Сны он считал реальностью, а краткие периоды бодрствования – сном. Как и следовало ожидать, Уцзин, проделав долгий путь, застал мудреца спящим. В жилище на дне самой глубокой расселины в реке Сыпучих песков почти не проникал свет, так что хозяина поначалу было трудно разглядеть. Постепенно глаза Уцзина привыкли к сумраку, и во тьме проступила фигура монаха, сидящего в позе лотоса. Снаружи не доносилось ни звука. Даже рыбы редко сюда заплывали. Уцзину ничего не оставалось, кроме как усесться перед мастером медитации и тоже попытаться уснуть. От непроницаемой тишины вскоре зазвенело в ушах.
Так прошло четыре дня. Наконец мудрец открыл глаза. Уцзин поспешил вскочить и поклониться, но тот лишь моргал, словно не видя никого перед собой. Помолчав немного, Уцзин робко заговорил:
– Учитель, простите мое вторжение, но я хотел бы спросить… Что такое «я»?
– Ах ты, бессмысленный болван! – заорал мудрец и с размаху огрел его по голове палкой.
Уцзин вздрогнул, но, усевшись и подождав еще, с опаской повторил вопрос. На этот раз удара не последовало. Мудрец, совершенно неподвижный, ответил, будто во сне, шевеля одними лишь полными губами:
– Тот, кто страдает от голода, если долго не ест. Тот, кто мерзнет от холода зимой. Это и есть ты. – Он захлопнул рот и некоторое время смотрел на Уцзина, потом вновь смежил веки.
Дни шли и шли. Уцзин терпеливо ждал. Наконец хозяин очнулся и, увидев его напротив, поинтересовался:
– Ты еще здесь?
Уцзин смиренно ответствовал, что ждет уже пятьдесят дней.
– Пятьдесят? – Мудрец, устремив на него отсутствующий взгляд сонных глаз, опять замолчал на несколько часов. В конце концов полные губы шевельнулись:
– Тот, кто не знает, что единственная мера времени – его собственные ощущения, просто дурак. Говорят, люди придумали прибор, чтобы измерять время, – наверняка он станет причиной великих заблуждений. В действительности жизнь одинаково длинна – хоть для дерева, хоть для цветка-однодневки. Время – лишь уловка нашего сознания.
Мудрец закрыл глаза. Зная, что откроются они только через пятьдесят дней, Уцзин почтительно поклонился и побрел дальше.
* * *
– Бойтесь! Трепещите! Веруйте в Бога! – выкрикивал юноша, стоя на самом оживленном перекрестке в реке Сыпучих песков. – Помните: наша жизнь затеряна в бескрайнем море прошлого и будущего. Мы живем на крохотном островке, вокруг которого бесконечность, непонятная нам и ничего не знающая о нас. Кто не трепещет, сознавая собственную малость? Все мы – смертники, закованные в цепи. Каждую секунду кого-то казнят на наших глазах, пока мы безнадежно ожидаем своей очереди. Приближается и ваш час. Как вы проведете отпущенное время? В пьянстве и самообмане? Несчастные трусы! Неужто так и будете жить, раздуваясь от тщеславия и веря в непогрешимость своего жалкого разума? О, высокомерные невежды! Вы с вашим хваленым умом не решаете даже, когда вам чихнуть!
На бледном лице проповедника проступал яркий румянец, голос охрип от выкрикиваемых упреков. Откуда в этом создании с благородным, по-женски изящным обликом столько ярости? Уцзин с удивлением вглядывался в прекрасные глаза, в которых горел огонь. Их взгляд, будто стрела с пылающим наконечником, зажег пламя в его собственной груди.
– Мы можем только любить Бога и презирать себя. Мы – лишь части целого. Непростительное самодовольство – мнить себя отдельными, независимыми сущностями. Признайте высшую волю и живите ради того, что больше вас. Кто склоняется перед Богом, становится с ним един!
Уцзину казалось, что он и правда слышит голос высшего существа. Но одновременно он понимал: в речах этих нет ответов на его вопросы. А ведь даже самое лучшее средство от прыщей не поможет тому, кто страдает перемежающейся лихорадкой.
Неподалеку от перекрестка, на обочине, Уцзин увидел безобразного нищего. Природа обошлась с беднягой воистину немилосердно: огромный горб вздымался так высоко, что все органы, прикрепленные к позвоночнику, явно оказались не там, где положено; голова свисала ниже плеч, подбородком едва не касаясь пупка. Спину покрывали красные, воспаленные язвы. Уцзин не удержался от вздоха, как вдруг скрюченный оборванец, который не мог свободно повернуть голову, поднял на него мутные красные глазки и ухмыльнулся, обнажив длинный передний зуб – единственный во рту. Размахивая неестественно задранными руками, он подобрался поближе к Уцзину и, глядя исподлобья, заговорил:
– Очень самонадеянно с вашей стороны жалеть меня, молодой человек. Думаете, я заслуживаю жалости? Скорее уж вы сами ее заслуживаете. Воображаете, будто я обижен на Создателя из-за того, что уродился таким? Ничего подобного! Напротив, я возношу ему хвалы – ведь он подарил мне столь необычную форму. Предвкушаю, какой еще вид примет мое тело. Если левый локоть станет петухом, я заставлю его кукарекать, возвещая рассвет. Если правый локоть превратится в лук, застрелю из него сову, чтобы зажарить на ужин. Если ягодицы мои станут колесами, а душа – лошадью, у меня будет лучший в мире экипаж. Что скажете? Удивляетесь, небось? Меня зовут Носильщик, и у меня трое друзей – Приносящий жертвы, Пахарь и Приходящий[60]. Мы все – ученики мудреца Нюйюй-ши[61] и, когда преодолеем форму вещей и перейдем границу, за которой нет жизни и смерти, то станем неуязвимы ни для воды, ни для огня, и уснем без сновидений, чтобы проснуться без печали. Как раз на днях мы вчетвером смеялись: небытие для нас голова, жизнь – хребет, смерть – задница, ха-ха-ха!
Уцзин вздрогнул,
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
