Книга Межесвет - Юлия Федорченко

Отец с врачом вернулись, и девочку уложили на кушетку и укрыли, положив правую руку на одеяло. В стакане с болотной жидкостью, который ей подал врач, плавал мертвый паук. Она выпила все без остатка, хотя снадобье было невыносимо горьким и противным, и подавила рвотный позыв, поднявшийся из желудка. Потом она уснула, и ей привиделся кошмар, в котором ее руку, более ненужную, отсекли топором, а вместо нее пришили чужую конечность. Она стояла перед зеркалом, кровавые потеки струились по ее лицу и груди, а новая рука непрерывно дергалась, и девочка хваталась за нее в попытке прекратить эту вечную агонию, сотрясавшую мышцы. Бесплотные тени вились за спиной и шептали ей в ухо жестокие, циничные слова. И тут пришла спасительная мысль: тот уродец в зеркале — то была не она.

Открыв глаза, она машинально попыталась отереть пот со лба и обнаружила, что правая рука более ей не подвластна. Луна услужливо осветила конечность, лежавшую на одеяле: бледную широкую ленту плоти, похожую на мокрое полотенце, скрученное в спираль. Девочку захлестнула волна ужаса. Рука, холодная на ощупь и нечувствительная к прикосновениям, равномерно подергивалась. И она не сдержалась и заплакала, хотя ей запрещали плакать. Они обманули ее, забрали у нее руку, а она слепо подчинилась воле взрослых, как делала всегда. Дети ее возраста страшились бодахов под кроватью, кровожадного монстра, живущего в шкафу, маленьких крылатых существ, во время сна сидящих у тебя на груди и мешающих дышать, ее же страхи воплотились в одном-единственном слове. Не боль. Не смерть. Не страдание. Боковым зрением она замечала тень ужаса на стене, на потолке, на оконном стекле в дождливый день. Он наблюдал за ней четырьмя парами глаз и нетерпеливо шевелил мохнатыми лапками.

Когда-то Паук отнял у нее руку. Потом он забрал Милли. Пройдет время, и он непременно возьмет что-то еще.

Глава 11

(Ланн)

'В мире нет такого понятия, как счастье', — думала она, вцепившись руками в зеркало. Госпожа Келлер часто занималась самолюбованием, но сейчас ей хотелось плюнуть в отражение этого пригожего лица, не оправдавшего ее ожидания. Она сидела на идеально сбалансированной диете, пользовалась дорогостоящими маслами и купалась в меде и молоке, а этот жирный боров все равно предпочел ей уродливую старую кошелку, с которой пудра осыпалась кусками, как штукатурка. Дейдре использовала все мыслимые способы, чтобы удержать его подле себя, но это не принесло желаемых результатов. Подумать только, она даже симулировала беременность! Вспомнив, как ей приходилось разгуливать по дворцу с конструкцией весом в пятнадцать фунтов, девушку разобрал смех. Королю и в голову не приходило, что розовощекий младенец, которого он с благоговением держал на руках, вовсе не его ребенок. Вот будет умора, если в будущем он вздумает пожаловать титул и земли сыну кухарки и свинопаса! Дейдре захохотала, придерживаясь за живот, но веселье было недолгим: в памяти всплыл тот удручающий факт, что ее отвергли и выбросили прочь, как изношенную туфлю. Ей удалось обмануть короля всего однажды, не нанеся ему серьезного душевного увечья, а он забавлялся с ней одиннадцать месяцев, поманив обещанием. Она хотела стать королевой, и грех было не воспользоваться тем, чем наделила ее природа и родительские гены: миловидностью и стройным телом. Дейдре сознавала, что ее умственное развитие не поспевает за физическим расцветом, но до поры до времени не придавала этому значения; сейчас она корила себя за поспешность, ведь будучи взрослее и сообразительнее, могла не допустить подобного развития событий или, по крайней мере, оттянуть его. Мало того, поражение заставило девушку усомниться в своей привлекательности: с момента возвращения домой она начала подолгу простаивать перед зеркалом и искать в себе изъяны или даже признаки увядания, о которых в ее юном возрасте не стоило и думать.

Дверь чуть скрипнула, словно кто-то надавил на нее плечом, и Дейдре не сумела сдержать улыбку. Один из пажей по обыкновению подглядывал за ней, когда она спала или переодевалась. Он думал, что достаточно осторожен и госпожа ничего не замечает, а в сущности она могла легко поймать его на горячем и нажаловаться отцу. Но через полгода Кольма все равно заберут в оруженосцы, а ей льстило его внимание, даже если он всего лишь слуга. Он был красивым и воспитанным мальчиком. Возможно, накануне отъезда она разрешит взглянуть на нее поближе, а пока пусть довольствуется подсматриванием в замочную скважину.

Госпожа Келлер ничуть не тосковала по мужскому обществу, и в эту комнату не входил никто, кроме горничной и ее самой. Любовь являлась не более чем фантазией, слова были пусты, а обещания нарушались — ей не исполнилось и пятнадцати, а она уже это знала. Точно так же красивые платья и изысканная еда были приложением к чему-то большему, что действительно имело вес: власти. Она состарится и подурнеет, а перед ней все равно будут преклонять колени — разве не об этом следует мечтать?

Дейдре отложила зеркало и затушила лампу. Еще один негромкий скрип возвестил, что Кольм перестал наваливаться на дверь. Девушка повернулась на бок, прикрывшись шелковым одеялом, и выжидающе смотрела на полоску света у порога, но тень не двигалась. Это было для него нетипично: раньше мальчик уходил, как только она гасила лампу. Дейдре закрыла глаза и расслабилась. Ей чудилось, что Кольм, измученный страстью, бесшумно входит в спальню и на цыпочках крадется к ее постели. Вот он ставит колено на кровать и наклоняется, матрас прогибается под тяжестью его тела…

Твердая мужская рука легла ей на рот, и это заставило ее открыть глаза. Сначала она не могла понять, что происходит, и почему Кольм делает это вместо того, чтобы целовать ее. Но силуэт, нависший над ней во тьме, был значительно выше молодого пажа и принадлежал взрослому мужчине. Кто-то чужой проник в замок, решила Дейдре, и ей следует немедленно позвать стражу. Но пришелец, скорее всего, вооружен. Что, если он разгневается и убьет ее в случае сопротивления? Пока что она лежала не двигаясь.

— Сейчас я уберу руку, — сказал незнакомец. — Не кричи.

Она кивнула. Он отвернулся от нее и зажег лампу, постучав по стеклу костяшками пальцев. Голубоватый свет озарил его лицо, и Дейдре ощутила страх: на чужаке была сетчатая маска, как у рабочих с болот. В замковых стенах им не грозила опасность отравления, как неоднократно доказывал ей отец, и она верила ему, но все равно не хотела возвращаться