получали продукты по аттестатам семьи советских военнослужащих, приказано было передать списки этих семей с точными адресами немецкому командованию. Списки были переданы, и мы ждали со дня на день самого плохого, то есть своей гибели. Но фронт был совсем близко, наши войска уже подошли к самому городу и пытались его взять. Немцам стало не до нас.
Помню бой за Ливны: на краю города был обрыв, немцы заняли выгодную позицию на возвышенности, а нашим войскам пришлось наступать снизу. Много наших погибло в этом бою. Немцы раздели их, и солдаты лежали голые на снегу. Староста ходил по домам и приказывал местным жителям идти забирать родственников, если такие окажутся среди убитых. Немцы были очень злые на наших бойцов за этот бой и даже мертвым хотели отомстить через родных. Несколько человек действительно узнали своих, потому что совсем недавно в этих местах прошла мобилизация и солдат не успели никуда отправить. Они сражались за свой дом в прямом смысле и погибли. И вот этих узнавших, рыдавших над телами своих близких немцы расстреляли тут же.
Я ходила с тетей Феней опознавать, и она узнала своих братьев Володю и Леню. Как у нее хватило сил не подать виду, не знаю. Я поддержала ее под руки и повела быстрее домой, чтобы она не зарыдала там на снегу. А дома тетя Феня плакала в закрытой комнате. Этого не забыть. Я ночью кричала, потому что увидела Володю и Леню, таких молодых и красивых. До сих пор я не понимаю, как можно возвращаться к жизни после таких смертей.
И тем заметней были среди немцев люди, которые попали на войну против своей воли. Это было видно по их лицам. Их было мало, но они были. Через улицу напротив дома нашей хозяйки жила очень культурная семья: старик со старухой и две их взрослые дочери, которые работали до прихода немцев на текстильной фабрике. Так как у нашей хозяйки было тесно, добрая старушка иногда приглашала меня ночевать к себе. Одну из комнат занимал немецкий офицер и его повар. Обращался офицер с хозяевами очень вежливо, хорошо знал русский язык и разговаривал с нами, часто повторяя, что Гитлеру войну не выиграть, а Германию он погубил. Странно было слышать такие слова от немецкого офицера, да еще в такое время, когда ни о какой гибели Германии и думать не приходилось. Его откровенность нас удивляла. Я не решалась отказаться, когда он угощал меня конфетами, до того он не отличался от обычного культурного человека. Он часто меня спрашивал, хочу ли я вернуться домой. Конечно, отвечала я. А чего я хочу больше всего? Чтобы вернулся отец, отвечала я и на этот совсем не сложный для меня вопрос. «А ты очень его жди и помогай маме, и все будет гут», – говорил он.
Немцы брали продукты у местных жителей. Помню, как пришел немец за молоком, сел доить, но у него не получилось, он заставил доить маму, но и ей корова дала всего лишь литр, не больше. Немец закричал, разозлился. Мы испугались, что он уведет корову. Так и случилось, только он забрал не нашу, а соседскую, наверное, потому что та была крупнее и ухоженнее, ведь он уводил ее на мясо для своих солдат. Ни слезы хозяйки, ни крики соседей не помогли, немец лишь бросил через плечо хозяйке две бумажки немецких марок.
Каким-то образом мы узнали, что немцы опять ждут прибытия своего карательного отряда для расправы с неугодными жителями города. Конечно, и мы попали бы в эту расправу. Но куда деваться? Из города выехать было невозможно. Мы ждали, что придут наши войска, фронт был совсем близко.
Не помню, какого числа шел сильный снег и староста стал выгонять жителей на расчистку занесенных дорог. Меня он гнал перед собой плетью. Мы работали на дороге, и это дало нам возможность увидеть множество машин и убедиться в том, что немцы поспешно покидают Ливны. Отступая, они поджигали деревянные дома. Падающий сильный снег смешивался с дымом, и даже днем были сумерки. А вскоре в городе появились наши солдаты, закопченные, грязные, но такие долгожданные. Все плакали от радости.
Я помню, как лежали на горе, над обрывом, где раньше были их позиции, много-много немецких трупов. Люди ходили на них смотреть. И я увидела среди них того самого офицера, который жил напротив. Он лежал лицом вниз, я узнала его по седым волосам. Это был единственный немец, которого я пожалела за всю войну. Внизу, под обрывом, было много глубоких воронок от взрывов. И там решили немцев похоронить. Я помню, как мальчишки садились на замерзшие трупы и скатывались, как на санках, по склону вниз.
После изгнания немцев из Ливен папа узнал, что мы там. В городе Острогорске он квартировал у одной старушки лет семидесяти пяти. Однажды вечером она говорит: «Леонид Алексеевич! Если имеете желание, я могу точно сказать, где ваша семья и что будет в дальнейшем с вами». Папа ответил, что готов слушать. Старушка вытащила из своего сундука небольшую книгу, в которой вместо текста были многочисленный цифры, однозначные, трехзначные и т. д., взяла игральные карты, чистую тетрадь, карандаш, около часа из книги выписывала цифры, одновременно глядя на карты и раскладывая их. Потом сказала: «Вы думаете, что вся ваша семья погибла, но это ошибочно. Из вашей семьи умерло двое, мальчик и девочка, ваша семья находится от Острогорска в 164 километрах. Завтра вы получите два письма, от вашей дочери и от военачальника, а послезавтра встретитесь с семьей. Ваша жена Христина работает в военной части, с ней мать старуха, дочери Антонина и Фруза, сыновья Михаил и Леонид. С ними живет кровная женщина с ребенком и юноша Иван. Встреча ваша будет неприятная, угрожающая смертью. Вы не погибнете и вернетесь туда, откуда ушли в армию. Но остерегайтесь: после войны через шесть лет вам угрожает тюрьма из-за каких-то бумажек. Живите своим умом». Слова этой старушки пересказал мне папа через много лет. Все сбылось. Назавтра в части отец получил письмо от меня и документы от командира о предоставлении отпуска. А на следующий день мы встретились.
Папе дали отпуск на два дня, и я помню, как он появился вдалеке на улице. Может быть, уже потом я допридумывала эту картину, а может, видела ее во сне: он идет среди дыма, большой, как великан, без шапки, и плачет, потому что знает, что в семье уже нет самых маленьких, самых любимых
