прижимаю с такой силой, что кости у неё вот-вот затрещат.
– А если… если она умрёт, – тише добавляет, сопротивляться перестаёт, уткнувшись носом в мою рубашку.
– Всё будет хорошо, – проговариваю, сжимая в руках юное тело, эгоистично радуясь этой близости.
Продолжая рыдать и не думая останавливаться, Каролина обвивает своими руками мою талию, сжимает ткань пиджака, срывая на нём свою злость. Стою, терпеливо жду, когда девочка со слезами выпустит всю боль. Боюсь лишний раз вдохнуть, испугать её, испортить момент и лишиться её. Опять.
– Спаси её, Марат, – сквозь всхлипы произносит, впервые обращаясь ко мне таким образом: по-простому, без ненависти и обиды.
– Я сделаю всё, что от меня зависит, – уверяю девушку, прижав ещё сильнее к себе, и нагло вдыхаю запах её волос.
Всё, Марат, ты зависим от неё, как бы не пытался достучаться до здравого смысла.
– Отпусти, – тихим голосом просит, и я неохотно разжимаю руки и отхожу назад, поджав губы.
С опущенной головой, шмыгая носом и безжизненно держа в руках чёрный рюкзак, она уходит. Выходит из кабинета походкой пьяного человека, не сказав ни слова. Я же подхожу к рабочему столу и набираю на стационарном телефоне номер охраны.
– Карим, глаз с неё не спускать, – даю распоряжение и, получив положительный ответ, кладу трубку и разворачиваюсь к панорамному окну.
Катю я уже не спасу, как раз вчера в клинику заезжал, и врач приложил меня своим заявлением. Лекарства особо не помогают, вылечить не смогут, только лишь оттянут неизбежное. И вот вчера я чувствовал себя мерзко как никогда. Мразью, тем, кому нет прощения. Из-за своих демонов и психов я лишил девчонку возможности побыть рядом с матерью. А сегодня я понимаю, что могу исправить свою ошибку. Хоть как-то.
Достаю свой сотовый и набираю лечащего врача Кати.
– Марат Давыдович, я вас слушаю, – вежливо отвечает на звонок.
– Ты сказал Каролине? – в лоб спрашиваю, не имея терпения и желания церемониться.
– Нет, – уверенным тоном говорит мужчина.
– Узнаю, что врешь, моё лицо будет последним, что ты увидишь перед смертью, – спокойно угрожаю, но тоном, не дающим возможности сомневаться в моих словах.
– Вы велели ничего не говорить дочери нашей пациентки, я так и сделал, Марат Давыдович, – спешно проговаривает.
– Ладно, – киваю больше себе. – Организуй палату на двоих, и пусть девчонка проводит время с мамой, – даю указание, и собеседник не смеет отказать.
Отключаюсь, не попрощавшись, и снова набираю Карима.
– Готовь машину и пару ребят, мы едем в гости, – всё, что приказываю начальнику охраны, и, схватив свои вещи, выхожу из кабинета.
Если это не врач, в чем я и был уверен, то я знаю, кто такой смелый. Нет, Каролина права, она должна знать, но не от посторонних людей, которые нарушают мои приказы.
Доехав до места, я беру двоих парней и поднимаюсь на нужный этаж. Застываю перед дверью в квартиру Кати, задумываюсь о том, что сейчас Каролине тяжело, как никогда, и ей было бы лучше… Что, Марат? Рядом с тобой? Сомневаюсь.
Пока Каролина жила в моей квартире, она очень редко искренне улыбалась. Я доставлял ей только страдания, понимаю это только сейчас, когда вдруг одиночество стало мне в тягость. Не знаю, когда успел привыкнуть к её присутствию. В какой момент меня начало тянуть домой, и как ей удалось заставить меня подумать о своём будущем. Точнее, о том, что жизнь проходит, а я толком и не жил, гоняясь за деньгами, властью и статусом.
Не понимал мужчин, которые домой торопятся, превращаются в плюшевых игрушек, когда со своими детьми разговаривают, или их голос меняется до неузнаваемости в диалоге с жёнами. У меня не было примера перед глазами, не знал, какой должна быть полноценная семья. Знал только одно – я не для семьи.
Что заставило меня думать о желании иметь семью, чтобы дома ждали?
– Марат Давыдович? – вопросительно обращается ко мне охранник, вырывая из мыслей. – Двери ломать? – спрашивает этот идиот.
– Стучи, Витя, и тебе откроют, – отвечаю, испепеляя его взглядом.
– Простите, – понуро произносит и нажимает на дверной звонок.
Через несколько секунд дверь распахивается, мои парни толкают хозяина внутрь, и я захожу следом. Хотя, какой он хозяин, если за эту квартиру плачу я почти двадцать лет.
– Что происходит? – смотрит на меня Игорь, когда парни силой усаживают его в кресло.
– Отпустите, – велю им, и те отходят от мужчины, встав за моей спиной. – Скажи мне, Игорёша, – начинаю сам, устраиваясь на диване. – Я тебе двадцать лет плачу деньги, оплачиваю квартиру, расходы, чтобы ты просто жил рядом с четой Аксёновых. Всё, что тебе надо было сделать, просто следить и докладывать мне.
– Я, вроде, не нарушал приказов, – непонимающе смотрит на меня.
– А приказа лечь в постель с Катериной не было, Игорь, – напоминаю о его оплошности.
– Простите, любовь не спрашивает разрешения, – нервно хмыкает.
– Я тебе позволил быть с ней рядом, пока она в больнице…
– Спасибо вам за это…
– Не перебивай меня, – бросаю на него предупреждающий взгляд, и он кивает неохотно. – Просил лишь об одном – не сообщать Каролине о болезни матери.
– Катя сама ей сказала, – припечатывает этой фразой.
– Что? – хмурюсь, совершенно не ожидая такого расклада.
– Лечение не даёт результатов, лекарства не помогают, врач даёт неутешительные прогнозы, поэтому Катя боится, что не успеет попрощаться с дочерью, – проговаривает, и его слова будто удар под дых.
Осознаю, что больше всего на данный момент меня волнует Каролина, её чувства, состояние и боль, которую она испытывает.
– Катя хочет вернуться домой и прожить оставшиеся дни в кругу семьи, – очередной удар.
А не дай бог ты смертельно заболеешь, кто рядом с тобой будет, Марат? Мать давно умерла, дочери на тебя плевать, братьев и сестёр у тебя нет. Друзья? У них своя жизнь, и максимум что они сделают – упекут в клинику, оплатят лечение и будут навещать. Так же, как ты поступил с Катериной.
– Вы можете поговорить с врачом? Он категорически против отпускать её и настаивает на продолжении лечения. От химии Кате ещё хуже, она устала от вечных уколов, капельниц и больничного запаха. Дома, как говорится, и стены помогают, – Игорь говорит, а я просто встаю, не находя слов.
Никогда не был в такой ситуации, хотя смертей видел больше, чем патологоанатом. Сам руки прикладывал к чей-то смерти, но жалости никогда и ни к кому не испытывал. Моя мать умерла естественной смертью – от старости. Не мучилась, ночью просто сердце перестало работать, и она даже ничего не поняла. А больше близких я не терял, потому что их
