союзных войск были ответные прилеты. Из-за пока еще светлого горизонта вынеслась пара «Грачей»*, нанеся по целям ракетный удар, вверх полетели дымные обломки.
Все это время Максим, поставив винтовку на боевой взвод, наблюдал в окуляр украинскую передовую. Краб с автоматом наизготовку, глядя меж траков по сторонам, обеспечивал безопасность.
После очередного разрыва впереди обрушилась стена кирпичного здания, а когда чуть улеглась пыль, из развалин выскочило с десяток украинских солдат, ища новое укрытие. Поочередно ловя их в сетку прицела, Максим застрелил двоих. Остальные исчезли.
— Качественно работаешь, — оценил Краб. — Справа еще один.
Чуть довернув винтовку, Максим плавно нажал спуск. Взмахнув руками, нацик завалился на спину. Еще через несколько минут вокруг танка стали рваться мины, по броне забарабанили осколки, Максим с Крабом отползли от края к центру днища.
— Засекли! — выплюнул изо рта песок напарник.
Ответить Максим не успел. Что-то тупо ударило в бок, свет в глазах померк, и он куда-то провалился.
Когда пришел в себя, над головой светлел высокий потолок, очень хотелось пить. Он попытался высказать просьбу, но из горла прозвучал какой-то неразборчивый хрип. Однако его поняли. В губы уткнулся носик поилки, Максим жадно стал пить, заглатывая чудесную влагу.
— Где я? — сделав последний глоток, скосил вбок глаза.
На стуле у койки сидела молоденькая девушка в белом халате. На нагрудном кармашке алел крест.
— В Донецком институте восстановительной хирургии. — Улыбнувшись, девушка чуть наклонилась вперед. — Молчите. Вам нельзя говорить.
— Понял. — Максим прикрыл глаза и снова отключился.
Ночью он очнулся во второй раз. Свет в палате был погашен, в широкое окно лился лунный свет, создавая ощущение нереальности. Попробовал повернуться со спины на бок, тело пронзила боль. Когда боль отпустила, он пошевелил пальцами на руках, затем с трудом приподнял их — пальцы, судя по всему, оказались целы. А вот тела ниже пояса не чувствовал, оно словно онемело.
Утром уже другая медсестра, пожилая, умыла Максиму лицо, принесла мисочку с какой-то едой, это оказался мясной бульон, и она с ложечки покормила Максима сначала бульоном, а потом напоила из поилки сладким какао, к которому полагалась еще и булочка.
— Ну вот. — Медсестра промокнула Максиму салфеткой губы. — Выздоравливай, сынок.
Когда пожилая женщина выкатила из палаты столик на колесиках, сбоку раздался голос:
— Привет. Нашего полку прибыло.
Максим скосил глаза в ту сторону, откуда послышался голос. Рядом, через тумбочку, стояла койка. На ней, с загипсованной ногой, подтянутой к блестящему кронштейну, лежал смуглый брюнет приблизительно одних с Максимом лет. Напротив лежали еще двое, постарше: один с забинтованной до глаз головой, второй, бородатый, с аппаратом Илизарова на предплечье.
— Давно я здесь? — спросил смуглого Максим.
— Сегодня второй день, как доставили на каталке.
Познакомились ближе. Все трое оказались ополченцами. Брюнета звали Олегом, воевал пулеметчиком; второго — Жорой, он был командиром танка; того, что с аппаратом, — Драган. По национальности серб, служил в артиллерии. Разговор прервался появлением в палате врача, полного мужчины лет шестидесяти, в идеально белых халате и шапочке. Сопровождала доктора медсестра с флаконом дезинфицирующей жидкости и салфеткой.
— Здравствуйте, больные, — пророкотал доктор густым басом и направился к койке Максима. — Нуте-с, батенька, — он присел на стоявший у кровати стул, — как себя чувствуем?
— Спасибо, доктор, нормально, только вот ног не чувствую.
— Поглядим.
Врач протянул руки к медсестре, та побрызгала раствором, доктор протер пальцы поданной салфеткой, отвернул нижний край одеяла и пробежался пальцами по ногам пациента. Тело Максима немедленно прострелила боль, и Максим сцепил зубы.
— Ну вот. — Удовлетворенно хмыкнув, врач вернул одеяло на место. — То послеоперационный синдром. Вам, батенька, здорово повезло.
— В смысле? — недоумевал Максим.
— Осколок, сломав ребро, застрял в паре миллиметров от позвоночника. Еще бы чуть дальше — и могло быть много хуже.
— А теперь?
— Теперь я его извлек, через месяц-полтора будете как новенький.
— Не знаю, как вас и благодарить, доктор, — с невероятным чувством облегчения сказал Максим.
— Пустое, — махнул рукой врач и сказал медсестре, почтительно стоявшей рядом, несколько фраз, в которых большинство слов Максиму были непонятны.
Сестра сделала запись шариковой ручкой в тетради, которую держала в кармане, предварительно поставив флакон на тумбочку.
— Ладно, — потрепав по плечу Максима, врач развернулся к соседу: — А как у вас, батенька, дела?
— Все путем, Владимир Николаевич, — улыбнулся тот. — Только вот груз на штативе сильно ногу тянет. Боюсь, станет одна нога длиннее другой.
Доктор ощупал ногу, подкрутил что-то на штативе, обернулся:
— Как теперь?
— Вроде нормально.
— И я так думаю. Через пару дней груз уменьшим.
Затем доктор поочередно осмотрел остальных, дав помощнице еще пару указаний, сказал «Поправляйтесь», распрощался. Врач и сестра вышли из палаты.
— Это лечащий врач? — проводил их взглядом Максим.
— Бери выше, — хмыкнул Олег. — Заведующий отделением. Дока в своем деле. Фамилия Осипенко, раненые дали кличку Батенька. Он мне фактически спас ногу, — Олег пошевелил пальцами ноги, — сложный перелом бедра. Хотели отрезать, Батенька не дал. Теперь иду на поправку.
— Еще из советских врачей, — добавил из своего угла Жора. — Теперь таких мало.
Спустя два часа Максима свозили на каталке в процедурную на перевязку, процедура оказалась болезненной. Найденов терпел, скрипя зубами. Отодрав прикипевшие к ране бинты, рану помазали чем-то жгучим и, наложив свежую повязку, отвезли обратно в палату. В обед накормили супом, макаронами с котлетой и напоили компотом. От сытости и усталости после перевязки Максим быстро уснул.
Когда проснулся, в окна светило вечернее солнце, за стеклом на ветках прыгали воробьи. Из соседей в палате был только Олег. Под головой две подушки, в руках раскрытая книга.
— А где ребята?
— Гуляют в больничном парке. Они ж ходячие. — Олег повернул лицо к собеседнику.
— Что читаешь?
— «Время жить и время умирать» Ремарка.
— Хорошая книга, читал когда-то. Жаль того парня.
— А мне нет. — Закрыв книгу, Олег положил ее на тумбочку. — Все равно он был фашист. И убивал наших всю войну. Прозрел, когда прижало.
— Может, и так, — не стал спорить Максим. — Интересно, будет ли такое у бандеровцев?
— Глубоко сомневаюсь, — скрипнул койкой сосед. — Эти твари похлеще фашистов. Помню, в 2015-м, под Дебальцево, я тогда воевал у Мозгового*, мы захватили пятерых рогулей во время атаки. Оказались из батальона «Донбасс». Прошмонали, у двоих оказались мобилы. А в них съемки пыток наших пленных, да такие, что у нас волосы встали дыбом. Особо запомнилась одна. Подвешенный за ноги на стволе орудия ополченец. Торс голый, вниз свисают нарезанные из кожи ремни. Это у них называлось «тюльпан».
— Ну и? — побледнел Максим.
— Расстреляли всех к такой матери.
— Правильно, так им и надо, гадам!
Они молчали какое-то время.
— Ты
