как мы знаем, первого марта через солдат выяснить настроение в полку. «Подробные разъяснения», между прочим, «нарисовали мне такую картину, существование которой я не считал возможным даже в самом глухом полку армии, а не то что в первом полку гвардии. Мне потом рассказывали офицеры других гвардейских частей, что им давно уже было известно о существовании в Преображенском полку таких дисциплинарных взысканий, которые никакими уставами не были предусмотрены и с чувством человеческого достоинства совершенно несовместимы». Этот «тюремный режим» создавал повышенное настроение в батальоне до революции; возможно, что как раз Преображенский полк надо отнести к тем частям, где в дни переворота пытались неудачно произвести свои эксперименты сторонники диктатуры, что осложнило положение. Поскольку в нашем распоряжении находятся протоколы 1—4 марта батальонных комитетов, мы можем судить, что как раз в Преображенском полку с наибольшим напряжением происходило урегулирование взаимных отношений между офицерами и солдатами. Так, напр., если в л.-гв. гренадерском полку командиром батальона был избран полк. Коренев, а в Измайловском полк. Козено, то в Преображенском на этот пост попал подпор. Зарнич. Группу офицеров солдаты не хотели принимать, и этот вопрос должен был обсуждаться в заседании батальонного комитета 5 марта. Временный командир батальона совместно с председателем бат. комитета рядовым Падериным (большевиком) составили список офицеров, которые не подлежат привлечению к работе в батальон и должны были быть распущены «по своим квартирам», полк. кн. Аргутинского-Долгорукова и еще 6 офицеров предполагалось «арестовать впредь до выяснения в собрании на Миллионной под ответственность командира и адъютанта». Протокол заседания 5 марта дает материал для характеристики произведенной сортировки офицерского состава, но ничего не говорит об арестах, которые должны были быть произведены в условиях, совершенно не соответствовавших описанию Садикова.
К 5 марта полоса самочинных арестов в Петербурге в значительной степени отошла в прошлое… Наиболее ярким доказательством того, что в гарнизоне наступило успокоение (это, конечно, нельзя целиком отнести за счет «приказа № 1», но важно то, что «приказ № 1» не углубил разрухи), служат протоколы возникших батальонных комитетов, т.е. делегатов, избранных от рот. Они резко выделяются своим деловым характером и действительно почти исключительно посвящены насущным нуждам воинских частей петербургского гарнизона. Трудно усмотреть в них проявление непримиримой «ненависти» к каждому, носящему «офицерский мундир». На первом плане всюду стремление внести порядок после революционной встряски и установить железную «просвещенную дисциплину», как выражался в первом приказе по батальону л.-гв. Измайловского полка новый командир его Козено, предлагавший «немедленно собрать комиссию из выбранных от всех строевых частей батальона солдат, бывших на войне, и равного числа офицеров» для разработки начал этой дисциплины. «Командир батальона, – гласит первый протокол от 2 марта заседания комитета в Измайловском батальоне, – получает полную власть по своей должности. Его приказания, как исходящие с одобрения делегатов, должны исполняться беспрекословно всеми офицерами и нижними чинами батальона. Это единственный путь к полной организации нашего батальона»… В заседании 3 марта «единогласно» постановлено предложить офицерам выбрать из своей среды делегата для присутствия на батальонных заседаниях: 4 марта также «единогласно» решено: в состав комитета ввести командира батальона, четырех ротных, начальников учебной и нестроевой команд и заседать под председательством командира батальона. Очень характерно и постановление, опять принятое единогласно, о том, что начальствующие лица избираются лишь на срок, «до появления первого закона об организации батальонов». Приказ полк. Козено от 3 марта, изливающий «восторг, радость и счастье», которыми переполнена его «душа», красочный бытовой документ, заканчивающийся патетическим призывом: «Да здравствует великая русская победа над подлым немцем, такая же полная и славная, какая совершена нашими гражданами внутри отечества». Протоколы заседания комитета запасного батальона л.-гв. Измайловского полка отнюдь не представляют исключение, как явствует из протоколов других батальонных комитетов, образцы которых опубликованы в работе Шляпникова. Они опровергают утверждения этого автора, что в первые недели солдаты не доверяли и выборному командному составу.
Такова общая картина состояния петербургского гарнизона после издания «приказа № 1». Ее можно подытожить разговором по прямому проводу в 10 час. утра 3 марта представителя морского штаба верх. главноком. Гончарова с представителем главного морского штаба Альфатером. «Г.: Скажите, как обстановка? А.: Обстановка значительно спокойнее, постепенно все налаживается. Г.: Вчера распространился (слух), что была произведена резня офицеров, и Наморштаверх просит узнать, все ли офицеры здоровы. А.: Все это сплошной вздор. Все живы и здоровы. Г.: Наморштаверх просит также выяснить, сильно ли в настоящее время правительство Гос. Думы или авторитет его уже поколебался. А.: Полагаю, что сильно».
Не без основания, таким образом, в тот же день посол Соед. Штатов телеграфировал своему правительству: «Революция, по-видимому, удачна и находится в надежных руках. В городе вполне спокойно».
II. Экспедиция генерала Иванова
Первого марта министр ин. д. старого правительства сообщил союзным послам английскому, французскому и итальянскому, что «революция – совершившийся факт» и что «у правительства нет войск для ее подавления». Сообщение Покровского зарегистрировано было в специальной телеграмме, отправленной Бьюкененом в Лондон. Оно подводило итог событиям в Петербурге. События вовне еще были не ясны, но в ночь с 1-го на 2-е обстановка вырисовалась более отчетливо и с этой стороны. Мы знаем, что Рузский в первой же своей беседе с Родзянко передал последнему, что отдано распоряжение о приостановке движения эшелонов, назначенных в распоряжение ген. Иванова, которому были даны диктаторские полномочия. Отпадали, таким образом, опасения правительственного разгрома петербургского «мятежа» при содействии двинутых с фронта войск, настроения которых были неизвестны. Это должно было, с своей стороны, содействовать успокоению в столице – особенно в рабочих кварталах и в солдатских казармах.
Многие из ответственных деятелей революции впоследствии склонны были утверждать, что никакой реальной опасности продвижение эшелонов ген. Иванова не представляло и большого впечатления в Петербурге не произвело. Прежде всего это засвидетельствовал в показаниях перед Чр. Сл. Ком. Гучков. То же повторяли его помощники (напр., Половцов). Впечатление кн. Мансырева – явно преувеличенное в воспоминаниях – было иное. Он говорит даже о «паническом ужасе», охватившем думский комитет и руководящие политические круги. По словам Керенского, нервничавшей и возбужденной была лишь толпа, затоплявшая здание Таврического дворца. В действительности, со стороны Ивановского отряда никакой опасности не могло быть (rien a craindre). Ее не было, конечно, потому, что ни одну воинскую часть нельзя было направить против восставшего народа. Мемуарист, не слишком считающийся с необходимостью изложение фактов вставлять в рамки хронологической точности,
