с ней никогда этот день не вспоминал больше.
Пётр шумно отхлебнул из кружки, пристроил её обратно на перила.
– Я тебе потому рассказываю, что своим умением тебя смущать не хочу. Нет во мне самом никакой цельности, сегодня вроде целый, а завтра – Бог знает какой…
Он допил чай. Снова закурил.
– В страхе том я и пробыл, может, несколько минут. Но я не знаю сколько, помню, что замёрз сильно – от страха. А потом – такое счастье случилось! Слышу, шелест по полю, бежит кто-то. И ко мне бежит! Думал, человек, а уж как ближе, понял, что собака, Дамка моя это! И запрыгала, запрыгала вокруг! Я её обнимать, и сам споткнулся, упал, а она лицо мне лижет. А я плачу, и обнимаю её, и плачу.
Я не глядела на него. Но слышала, что он говорит улыбаясь.
– Как успокоились мы с ней, я ремень снял, ей за ошейник зацепил, чтоб уж наверняка идти, не потерять чтобы её. «Домой, – говорю, – домой». До деревни-то оказалось не близко. Только Дамка всё почему-то внатяг бежала, спешила. Я приостановлюсь, а она тянет, торопит. А потом услышал, что вдалеке тоже вроде кто-то идёт. Встал я, а там впереди – кто-то немного прошёл и тоже встал. Я пойду – он идёт. Уж как Дамка подскуливать начала, понял я, кого она догнать хочет. Вика моя там была. Она Дамку на поиски и отправила, а сама за ней пошла. Только близко подходить не стала, не позорить чтобы меня. Так мы до дому и шли, на расстоянии. И никогда о том дне не говорили.
Пётр наклонился, подхватил с крыльца вязанку прутьев, протянул мне:
– Держи. Только не забудь, замочи, прежде чем плести.
И вдруг рассмеялся:
– Сколько я ещё потом глупостей делал, ой! А сколько ещё сделаю… – весело вздохнул он.
Он сошёл по ступенькам крыльца, поднял лицо к небу:
– Гляди, снег пошёл.
– Да.
Сверху падали крупные хлопья, медленно спускаясь к земле. Уже совсем стемнело.
– А мы с Дамкой, пожалуй, и прогуляемся. – Он подошёл к конуре, завозился, отстёгивая собаку.
Когда мы вышли на деревенскую улицу, с церковной колокольни донёсся первый удар колокола к вечерне.
– Я слыхал, с колокольни леса сегодня снимали, – сказал Пётр, – слушай, а в какой её цвет покрасили?
Тут я поняла, что не запомнила в какой, хотя точно видела. Пришлось ответить:
– Знаете, я днём не заметила… А сейчас и не видно.
– Ладно, у Вики спрошу.
Мы простились.
Я уходила из Лужков.
Уютно лежали на синем снегу жёлтые пятна света, падавшего из окон домов.
В поле осторожно дунул ветер. Принёс собачий лай из Конищёва. Потом снова стало тихо.
Шёл снег.
Интерлюдия. Терраска
Стоишь сентябрьским днём на автобусной остановке придорожного посёлка. Вдоль шоссе деревья, раскрашенные осенью: на этой стороне всё золотые берёзы, а на той почему-то одни осины, багряные целыми кронами. Погожая осень эта, ветров и дождей мало, вот и затихли деревья в нетронутой красе.
Под осинами – дома поселковые, избы, уже зашитые доской для сохранности брёвен, крашенные яркими, теперь поседевшими немного цветами. Под высокими деревьями кажутся дома те маленькими. Заборы, припылённые с фасада дорожной пылью…
У обочины, перед своими домами, сидят рядышком на раскладных стульчиках две бабушки. Торгуют они проезжим картошку, вязки лука, разномастные баночки солений, варений.
Приглядишься, выберешь бабушку, которая посимпатичнее. Перейдёшь дорогу, приценишься к картошке. Хорошо бы целое ведро купить.
Поведёт хозяйка к дому, картошку насыпать, завешивать. Через крыльцо, через подсенцы зайдёшь на застеклённую террасу.
Прохладно тут. Пустовато. В угол задвинут круглый раскладной стол под выгоревшей клеёнкой, уставленный горшочками из-под рассады, пакетиками семян. На полу разостланы газеты, на них – трёхлитровые банки огурцов, большущие полосатые кабачки, рыжие тыквы. Вдоль стены раскрытые ещё мешки картошки стоят.
Эх, не для того она, не для того терраска эта строилась…
Взвесили картошку, рассчитались. Уйдёшь обратно, на свою сторону. Бабушки снова рядом усядутся. А ты всё смотришь и смотришь на ту терраску.
* * *
Пристраивали её к обновлённому, обшитому свежей доской дому для радости, для общих летних посиделок. Тогда чуть прибавилось достатка в семье, дети уже подрастали.
Ладили её по тёплой весне, отец вместе с сыновьями. Стучали в вишнёвом саду топоры-молотки. Вишни всё мешались ветвями, лезли под руку. Обсуждали и спорили, какие вырубать, какие оставить. Пусть в окна заглядывают.
Работалось споро, в теньке у крыльца стояла банка холодного компота, все к ней по очереди прикладывались, день жаркий.
Вокруг банки кружили осы, слетевшись на сладкое. И столько их за день налезло внутрь, к оставшимся на дне сладким долькам яблок…
Вечером отец пошёл на открытую ещё, недостроенную террасу, покурить. Стоял там в тем ноте, думал, намечал что-то. Пахло струганой доской.
На следующий день стеклили. Вставили большие, решётчатые окна, по низу рам пустили маленькие цветные стёклышки, зелёные и красные. Потом красили террасу жёлтой краской. Рыжик, кот бестолковый, обвалил тогда целое ведёрко той краски с козел, прямо на молодые георгины! Мать ругалась… Да всё одно георгины те пересаживать собирались, а под терраску виноград девичий, вьющийся, засадить. Он по осени краснеет листьями, красиво будет.
А сейчас терраса покрашена голубым, как и весь дом. Только краска уже облупилась, пошла растрескавшейся шелухой, и видно из-под голубого тот самый жёлтый цвет.
* * *
А тогда, да, засадили понизу девичий виноград, принялся он быстро. Летом уже зажила терраска. Младший спал там на старой тахтушке, даже в холодные ночи, под двумя одеялами. Рвался закаляться. А так – чаёвничали на ней по вечерам всей семьёй. Сидели за круглым столом, букет там стоял, его всегда, накрывая к чаю, отодвигали туда-сюда, чтобы не мешался.
На закате мама затворяла окно, от комаров, и пёстрые пятна света от тех цветных стёклышек, что по низу рам, плыли по полу, взбегали по бревенчатой стене, замирали там. И отсвечивали на потолок, где сквозь доски пробрался стебель винограда. Упорный он, пролез под тёмной крышей и выбрался к свету, сюда, за провод уцепился, обвил его от крепежа к крепежу. Листья вон распустил.
А когда бывали гости, круглый стол расставляли, так что и места лишнего не оставалось. Кто на стульях, кто на тахтушке сидел. На ней, правда, низко, проваливаешься, ну да ничего…
Виноград тот девичий потом совсем от рук отбился. Все окна затянул, на крышу полез. Жаль, что вырубить его пришлось. Это уже когда сыновья выросли, разъехались, присмотра за домом
