за меня испытает всю бездну этого унижения. Я не могу себе этого позволить. Я все-таки римский император. А что касается времени… Ты прав. Принять его сразу будет неприлично. Две недели ожидания будет вполне достаточно.
* * *
Этот трюк был стар, как мир, но все еще действовал безотказно. Варвары, или римляне с окраин империи, каковым был Григорий, вначале проводились по главной улице, что называлась Меса, Средняя. Затем они попадали на площадь Августеон, вымощенную мрамором, с колонной в центре, с вершины которой грозил варварам Юстиниан Великий. И только потом, когда пришелец будет подавлен величием дворцов знати, Консистория и цирка, куда вмещалась половина города, посла заводили в Большой Дворец и вели максимально длинным путем, из одного роскошного помещения в другое. Мрамор, порфир и мозаики были тут в таком изобилии, что любой образчик местной скульптуры смог бы украсить обиталище европейского короля. Здесь же их были тысячи. Еще Константин Великий, будучи крайне простым парнем, ограбил Рим и вывез оттуда несметное количество скульптур и колонн. И именно это великолепие обозревал Григорий, которого почтительно вели по коридорам, охраняемым напыщенными схолариями в алых плащах и с золотыми цепями на шеях.
Бесконечный путь, утомивший владыку чередованием роскошных залов, наконец, был окончен. Покои Мануила, командующего войском, тоже поражали своим великолепием. Искуснейше выложенные мозаики были застелены шелковыми коврами, а резная мебель чередовалась с бронзовыми треножниками и статуями. Впрочем, тут было пестровато, на вкус епископа, который привык к более скромным интерьерам. Но, если бы он сказал, что не впечатлен, то это оказалось бы самым отчаянным враньем. Григорий был просто раздавлен, и теперь приходил в себя, собираясь с мыслями.
— Преосвященный! — смуглый мужчина с крупным носом и вьющимися волосами вышел из-за стола и склонился, приняв благословение. — Какими судьбами?
Мануил не стал говорить ни про Египет, ни про череду чудовищных поражений и Сирии. Зачем? Варвар сам пришел в средоточие власти этого мира, а значит, варвар должен о чем-то просить. Даже если он поначалу намеревался требовать.
— Не меч я принес, но мир, — спокойно ответил епископ, перевернув евангельскую фразу. — Мой государь удовлетворен вирой, полученной за нанесенную обиду. Он не хочет дальнейшей войны. Он говорит: смиритесь! Примите урок, преподанный вам за гордыню вашу и неразумность. И я говорю: Не длите мучений людских, и прибавится вам. Молитвами пастырей господь укрепит длань василевса в его борьбе с нечестивыми агарянами.
— Чего ты хочешь, епископ Григорий? — жестко спросил Мануил.
Он так и не впитал привычку к столичным славословиям. Он еще помнил жизнь в горной крепости, где пахло отнюдь не благовониями из украшенной бронзовыми завитушками курильницы. Там пахло дымом очага и овечьим дерьмом. Ведь именно бесчисленные стада овец были главным сокровищем славного рода князей Аршакуни. Мануил был воином, а потому любил прямые речи.
— Чего я хочу? — склонил голову набок Григорий. — Ты вот так хочешь вести беседу, магистр? Тогда слушай слова великого воина, а не мои, смиренного монаха. Мой государь говорит: Египет принадлежит ему по праву. Это плата за ваше преступление. Если империя соберет флот и пойдет войной, вы увидите войско у стен Константинополя. Арабы ударят с юга, а словене и болгары с севера. Ваши корабли будут потоплены огненосным флотом, а ваши воины сгинут в морских водах. Кто отобьет натиск арабов в Анатолии? Некому будет его отбить! И тогда Умар, сын аль-Хаттаба, встанет на той стороне Боспора Фракийкого, разметав ваше войско, словно дорожную пыль. Напротив же него встанет войско словен, сокрушившее европейские диоцезы империи. Восточный Рим падет, изнуренный осадой, как пал Рим западный. Гордые ромеи пойдут рабами на север и юг, а тут будут жить лишь вороны, раздувшиеся от человеческого мяса. Цитадель христианства рухнет под напором орд варваров. Мир будут поделен между двумя государями, и границей их станет море. Третьего же государя не будет более никогда. А раз так, то эти двое неминуемо пойдут войной друг на друга и погрузят мир в хаос, боль и погибель. Миллионы сгинут в той войне, и целые страны опустеют, освободив земли для новых варваров, что выйдут из лесов и степей. Ты доволен, Мануил? Ты услышал то, что хотел? Мое сердце пастыря обливалось кровью, когда я говорил это. Но это ты вынудил меня произнести эти слова.
— До чего же ты красиво говоришь, преосвященный, — задумчиво протянул магистр. — Я вот так не умею. И ведь не скажешь, что все твои слова означают всего лишь нож у нашего горла. Вы хотите ограбить нас, но дать нам дышать, чтобы мы воевали за вас, но вам самим более не угрожали. Хитро! Я должен переговорить с императором, и сообщу его решение. А пока будь моим гостем.
— Да! Я совсем забыл! — невинным взглядом посмотрел на него Григорий. — Вы потеряли слишком много времени, указывая мне мое место. Гордыня — грех смертный, и за это тоже придет свое наказание. Пока я ждал приема в монастыре святого Мамаса, корабли наследника Святослава взяли остров Мелит, и я уже ничего не смогу с этим поделать. Островок крошечный, совершенно бесполезный. Для империи это и не потеря вовсе. Ты же сам знаешь, мальчишки, они такие горячие! Просто никакого сладу с ними нет. Так что Мелит и прилегающие острова тоже входят в наше будущее соглашение, магистр! И это не обсуждается!
— Сколько, ты говоришь, войска сможет привести под стены Константинополя твой князь? — рассеянно спросил его Мануил.
— Много, — любезно улыбнулся архиепископ. — Очень много! Болгарская орда, аварская конница из Паннонии, три полных легиона князя и словенские роды из Фракии и Греции. Тысяч сто сможем привести, я думаю. И мы будем кормить его зерном из Египта, пока вы будете умирать от голода за этими стенами. Тебе есть, чем ответить на это, магистр Мануил из рода Аршакидов?
Архиепископ приврал как минимум вдвое, но именно сейчас император не сможет выставить и пятой части такого войска. Оно все осталось на поле у реки Ярмук.
— Нам нужно десять лет мира, — поднял на епископа тоскливый взгляд магистр. — Именно об этом я буду просить своего государя. Но, увы, я знаю его ответ. Он никогда не пойдет на это.
— Мы дадим пять, — ответил ему Григорий. — И я настоятельно советую принять это предложение. Вы сейчас не в том положении, чтобы торговаться. Мой государь позволит вам сохранить лицо.
