железную вешалку.
– Еще минут десять, и будет готово.
– Ладно, постарайся побыстрее, потому что у нас здесь заварилась каша, когда придет майор, нужно будет все обсудить.
– Что-то серьезное? – спросил рядовой в надежде, что Бродяк сообщит интересные подробности. Старший лейтенант часто приносил в кабинет какую-нибудь сенсацию. Некоторые даже говорили, что он один из самых информированных людей во всем комиссариате. Если он утверждал, что заварилась каша, значит случилось что-то важное.
– Ты ничего не слышал? – удивился Бродяк, усаживаясь за свой стол.
– Нет.
– А Теофиля еще не было?
– Пока нет.
– Двух милиционеров ранили, наш Гжегож Коваль получил ранение в голову, а ты ничего не знаешь? В комиссариате только об этом и говорят. Когда я шел сюда, пятеро спросили меня, как нам удалось поймать этого психа.
– …?
– Только я ничего не знаю, потому что в субботу меня не было на работе. Я сделал вид, что знаю, глупо было признаваться, что я понятия не имею. И еще говорят, представь себе, что преступника поймал наш Теось Олькевич. Раскрыл дело моментально.
– Понятно, – сказал рядовой, который больше ничего не мог сказать от удивления. Его шокировала новость о том, что кто-то стрелял в милиционеров, это просто неслыханно. Ну и Гжегож Коваль, этот огромный мужчина и один из самых опытных сотрудников, однажды уже участвовавший в настоящей перестрелке. На этот раз Гжегож также был на волосок от смерти. Блашковский с трудом мог себе это представить.
Кроме того, он не мог себе представить, что именно Олькевич раскрыл дело, да еще так быстро.
8:45
«Полонез» неопределенного цвета съехал с Вокзального моста, оставляя слева торговую башню, напоминавшую формой космическую ракету, но построенную лишь наполовину. У нее не было обшивки, а лишь стальной каркас.
Ехавший на «Полонезе» майор Альфред Мартинковский не обратил на нее внимания. Это был привычный пейзаж, он посмотрел бы в том направлении только, если бы произошли какие-то изменения, может, если бы башню заслонило новое здание, но пока что ничего такого не планировалось. Впрочем, Мартинковский был не в том настроении, чтобы созерцать городские пейзажи. Сегодня утром, в 7:15, его разбудил телефонный звонок. Хуже всего, что проснулся малыш, уснувший всего два часа назад, уставший после долгой и бессонной ночи. Фред и его жена вставали несколько раз за ночь, и оба были измучены. Ему казалось, что он только прилег, когда в мозг вонзился громкий звонок. Разозленный, он встал с постели и снял трубку, собираясь как следует отругать нахала.
Звонившая женщина, наверное, понимала, что звонит не вовремя, потому что, как только он недовольно пробурчал алло, она сразу вылила на него поток слов, из которых следовало, что полковник Жито хочет его видеть в 9:00 с устным рапортом о перестрелке на Струся. С ним должен явиться младший лейтенант Олькевич.
Он не мог ругаться и дуться на секретаршу полковника. Такая работа, подумал майор по дороге в ванную. Не было смысла ложиться обратно, тем более маленький Филипп опять начал плакать.
Подъезжая к комиссариату на своем эксклюзивном «Полонезе» цвета «песок пустыни», он думал о том, что случилось в субботу и что, может быть, случилось в воскресенье, когда он спокойно сидел дома с женой. Никто не звонил, никто его не искал, вроде, ничего чрезвычайного не должно было произойти, анализировал ситуацию Мартинковский.
Предварительный результат полковника Жито должен был удовлетворить, потому что убийство в поезде они могли связать с перестрелкой, в придачу ко всему Олькевич провел блистательную операцию, закончившуюся задержанием. Кажется, у дела есть доказательная база, кровь на плаще и пистолет. Конечно, только по делу о перестрелке в притоне на Струся, потому что дело железнодорожника с отрезанной рукой пока что не сдвинулось с мертвой точки и, наверное, не скоро сдвинется. Поэтому Фред решил данное стечение обстоятельств, то есть участие в обоих происшествиях людей в железнодорожной форме, объединить в одно производство, которое в зависимости от развития событий можно будет разделить.
Он знал, что данное расследование, которое он фактически начал, так как Олькевич, курирующий дело о перестрелке, был его подчиненным, будет приоритетным. Ранение в центре Познани двух милиционеров выглядело как политическое дело, поэтому результатами расследования, наверняка, заинтересуется партийное руководство, а может, будет также контроль со стороны Службы безопасности. Сегодня об этом говорит уже вся Познань, новости дошли и до товарищей из Воеводского комитета Польской объединенной рабочей партии.
Счастье в несчастье, что состояние обоих сотрудников было удовлетворительным. Коваль в тот же день выписался из больницы. В субботу Фред, прежде чем поехать домой, решил заглянуть в больницу Министерства внутренних дел на Лютицкой. В дверях он столкнулся с Гжегожем с забинтованной головой. Мартинковский хотел вернуть его в палату, потому что, зная его, он подозревал, что тот собирается сбежать из больницы, но Коваль объяснил ему, что все в порядке, и он может отвезти его домой в Ратаях. Он сказал ему подождать в машине, а сам пошел в отделение, чтобы узнать, что с участковым. Ему сообщили, что все не так уж плохо, планируется операция, пусть звонит утром. Он также спросил о состоянии Коваля, и врач подтвердил, что тот выписался по собственному желанию, а так как с ним действительно не было ничего серьезного, они не стали его задерживать, тем более он уже начал зазывать на свидание одну из медсестер, а раз у него есть силы приставать к девушкам, значит жить будет. Он отвез Гжегожа домой и сказал взять больничный хотя бы на две недели. Вчера он позвонил в больницу и спросил, как себя чувствует участковый. Оказалось, что ему уже сделали операцию, и он идет на поправку.
Он надеялся, что Олькевич уже будет на работе и все подробно объяснит. Потом, когда предварительные результаты будут переданы начальнику уголовного розыска, а тот отправит их выше, они смогут спокойно проанализировать сложившуюся ситуацию. Здесь нужен этот балбес Мирек Бродяк. Мартинковский рассчитывал на то, что его подчиненный и друг будет в относительно нормальном состоянии, потому что в последнее время он так много пил, что следовало поговорить с ним об этом. Он решил, что сегодня он вызовет его к себе, по-дружески отчитает и попросит подумать о своем поведении, потому что самое время стать приличным человеком. Мартинковский не был противником алкоголя, он сам любил выпить и довольно часто выпивал. Но в последнее время немного успокоился, ребенок и жена стали важнее друзей и всей этой выпивающей компании, поэтому отказ от алкоголя не был для него актом самопожертвования.
Он смирился с тем, что
