В нём всё материальное снабжение, в особенности драгоценные боевые припасы кочующей армии, не имеющей своей базы и складов… В обозе знают, что неустойка боевой линии грозит им гибелью. Оттого в нём повышенная впечатлительность и склонность к распространению самых страшных слухов. Но паники почти не бывало. Спасаться некуда: впереди бой, сзади бой, справа и слева маячат неприятельские разъезды… Не было надлежащей санитарной организации и почти не было ни инструментов, ни медикаментов, ни перевязочного материала и антисептических средств. Раненые испытывали невероятные страдания, умирали от заражения крови и от невозможности производить операции – даже легко раненные… Иногда обстановка слагалась особенно тяжело, и раненные, теряя самообладание, угрожали лазаретному персоналу револьверами. Начальство и армейский комендант принимали меры к успокоению. Одного только не решались сделать – отнять у раненых оружие; возможность распорядиться своей жизнью в последний роковой момент была неотъемлемым правом добровольцев…»[165]
Армии до крайности требовалась хотя бы короткая передышка. Красноречиво говорил об этом минувший штурм Кореновской, когда в критический момент боя Офицерский и Корниловский полки впервые не выдержали натиска красных и отошли. Стремление добровольцев к столице Кубани было так велико, что весть о падении белого Екатеринодара, полученная всего в двух-трёх переходах до него, действовала угнетающе на всех без исключения.
Куда идти теперь? На этот счёт мнения старших начальников разделились. А. И. Деникин писал о своей точке зрения: «Мне представлялось необходимым продолжать выполнение раз поставленной задачи во что бы то ни стало, тем более, что армия давно уже находилась в положении стратегического окружения и выход из него определялся не столько тем или иным направлением, сколько разгромом главных сил противника, который должен был повлечь за собою политическое его падение. А несравненные войска Добровольческой армии внушали неограниченное доверие и надежды…»[166] Такого же мнения придерживался и начальник штаба армии генерал Романовский.
Однако большинство старших начальников, в том числе командиры Офицерского, Корниловского и Партизанского полков – генерал Марков, полковник Неженцев и генерал Богаевский были категорически против наступления к столице Кубани. Они стояли на том, что людям необходим отдых, хотя бы передышка, от ежедневного напряжения сил и тягот походного лазарета, от стойкого ощущения близости огневого кольца, созданного красными частями.
«– Если бы Екатеринодар держался, – говорил Корнилов, – тогда бы не было двух решений. Но теперь рисковать нельзя. Мы пойдём за Кубань и там в спокойной обстановке, в горных станицах и черкесских аулах, отдохнём, устроимся и выждем более благоприятных обстоятельств»[167].
Больше всего добровольцев огорчала неопределённость обстановки. Почти полное отсутствие сведений о противнике и обстановке в близлежащих станицах. Ничтожное число кавалерии не давало возможности проводить дальние разведки, а самоотверженные и бесстрашные разведчики-одиночки, как правило, не возвращались. Почти всех вылавливали красные, одних после жестоких пыток убивали, других передавали чекистам, которые заключали их в свои подвалы и тюрьмы.
Считалось, что в горной местности за Кубанью обстановка относительно спокойная, хотя об истинном положении за пределами армейского района точных сведений не имелось, ведь были разорваны все связи – административные, технические и личные. «Питались только слухами, случайно найденной на убитом большевике газетой, – вспоминал А. П. Богаевский, – зная при этом, что большая часть написанного там – наглая ложь. Местные жители и сами пленные ничего не знали, а из наших разведчиков почти никто не возвращался…»[168]
5 (18) марта генерал Корнилов подписал приказ, согласно которому армия с наступлением темноты, резко изменив направление движения, скрытно выступила на юг через станицу Раздольную к Усть-Лабинской переправе через Кубань.
Вопреки мнению генерала Корнилова и большинства старших офицеров, за Кубанью Добровольческую армию ожидал не отдых, а череда кровопролитных боёв в охваченном революционными волнениями районе. Первым испытанием стал жаркий бой на четыре фронта за станицу Усть-Лабинскую.
Выбитые из Кореновской части И. Л. Сорокина сосредоточились в следующей по направлению к Екатеринодару станице – Платнировской и готовились встретить Добровольческую армию во всеоружии. Но, неожиданно для них, холодной ночью на 6 (19) марта добровольцы незаметно прошли мимо многочисленных большевистских костров к станице Раздольной, где предполагали встать на большой привал.
На этот раз колонну замыкали части генерала Богаевского, прикрывая растянутый на 3–4 версты обоз. Как только перед рассветом Партизанский полк оставил Кореновскую, её тут же занял передовой отряд противника и вскоре начал преследование Добровольческой армии.
При поддержке артиллерии, с первыми лучами солнца красные значительными силами настойчиво атаковали малочисленный арьергард белых. К тому времени в распоряжении генерала Богаевского оставалось не более 400 штыков. Он развернул партизан в цепь и принял бой. Получив решительный отпор, красная пехота отхлынула и стала действовать более осторожно, не прекращая артобстрела. Отдельные снаряды рвались вблизи обоза, но обошлось без потерь.
Не задерживаясь в станице Раздольной, пока красные не подтянули подкрепление по железной дороге, генерал Корнилов решил атаковать Усть-Лабинскую с ходу. А. И. Деникин так описывал создавшуюся обстановку: «Наш манёвр отличался смелостью почти безрассудною. Только с такой армией, как Добровольческая, можно было решиться на него… Сзади напирал значительный отряд Сорокина, грозивший опрокинуть слабые силы Богаевского. Впереди – станица, занятая неизвестными силами, длинная, узкая дамба (2–3 версты), большой мост, который мог быть сожжён или взорван, и железный путь от Кавказской и Екатеринодара – двух большевистских военных центров, могущих перебросить в несколько часов в Усть-Лабинскую и подкрепления, и бронепоезда. Начался бой на север и на юг, всё более сжимая в узкое кольцо наш громадный обоз, остановившийся посреди поля и уже обстреливаемый перелётным огнём артиллерии Сорокина»[169].
О силах противника и о том, цел ли железный мост через широкую и глубокую с крутыми берегами Кубань, сведений не имелось. Не доходя около 4 вёрст до Усть-Лабинской, партизаны генерала Богаевского встали у хуторов и преградили дорогу войскам И. Л. Сорокина. Обоз остановился в ожидании итогов боя, оказавшись между двух линий огня. Генерал Эльснер разместил его более компактно в открытом поле.
Вскоре генерал Богаевский исчерпал весь свой резерв, отправив его в боевую часть, и остался один со штабом на открытом поле. Вокруг то и дело вздымались фонтаны земли от разорвавшихся снарядов. Молодой офицер на взмыленном коне доложил ему, что красные пошли в обход партизанских цепей, которые начали пятиться. Его тут же отправили в штаб армии – сообщить о тяжёлом положении арьергарда.
Через полчаса к генералу Богаевскому примчалась одетая в черкеску бесстрашная баронесса София де Боде с докладом, что главнокомандующий прислал ему свой последний резерв – два кавалерийских эскадрона. Понимая, что они нужнее под Усть-Лабинской, командир Партизанского полка отправил кавалеристов обратно, прибавив, что надеется удержать фронт своими силами.
Обоз волновался в ожидании новостей. Его население прекрасно знало, какая жуткая участь ожидала их, если партизаны дрогнут. На случай несчастья, у многих
