и показал все свое коварство, обрушившись на море с дикой разнузданностью. Никому из нас ранее не приходилось видеть столь сильного волнения. Наше судно так швыряло и раскачивало с борта на борт и с кормы на нос, что мы оказались в самом плачевном состоянии в этих неведомых водах.
К 8 часам вечера шторм утих, и этой ночью мы смогли хоть немного отдохнуть, после того как 30 часов никто из нас не сомкнул глаз. Если бы бог не сжалился над нами и шторм по-прежнему надвигался на восток, все мы погибли бы.
6 числа весь день наводили порядок на судне. Пришлось заняться и хлебом[64], так как вопреки всем усилиям между палубами скопилось много воды. Она попала в трюм и в кладовую, где хранился хлеб, ибо качка была столь безжалостной, что мы поистине испытали то же, что Иона, находясь во чреве кита.
В этот вечер тяжело заболел наш боцман. Он терял сознание три-четыре раза, и мы опасались, что настал его конец.
11 сентября утром я отправился в лодке к берегу и, сойдя с нее, послал людей к скалам для промеров. На островке, где я очутился, ничего полезного из того, что, мне думалось, можно легко там найти, не оказалось. Не было здесь ни щавеля, ни иных трав, которыми я надеялся облегчить положение больных.
12 сентября утром поднялся сильный юго-восточный ветер, дувший частично с берега. Судно начало дрейфовать, ибо дно здесь было мягким и илистым. Поэтому нам пришлось сняться с якоря и поднять паруса. Пока большинство матросов поднимали марсели, те, которым была доверена забота о судне, допустили, чтобы оно наскочило на скалы. Это произошло только из-за преступной беспечности, так как никто не следил за ходом судна и не делал промеров, хотя всю ночь мы не теряли землю из виду и берега можно было бы различить и теперь, если бы людей не ослепило зазнайство и каждый не отстаивал с упорством свое мнение, противоположное тому, которого придерживался другой. Первый же удар пробудил меня от глубокого сна. Выскочив из каюты и увидев, какой опасности мы подвергаемся, я прежде всего подумал, что меня разбудили, чтобы подготовиться к переходу в иной мир.
Подавив охвативший меня гнев и отвергнув неуместные советы наказать виновных, я отдал распоряжения, необходимые, чтобы сняться с этих скал или камней. Прежде всего мы обстенили все паруса, но это не помогло, и судно стало еще сильнее бить о камни. Тогда мы быстро убрали паруса и, проделав отверстие в корме, протянули канат через каюту к кабестану на носу, а затем отдали якорь, чтобы поднять кормовую часть судна. Я приказал выкачать всю питьевую воду из трюма и намеревался поступить так же и с пивом.
Другим матросам я велел перебросить уголь, что было выполнено быстро и успешно. Мы уложили в бухты все наши канаты и бросили их в баркас. Судно уже било о скалы с такой силой, что мы видели плывущие мимо куски его обшивки. Затем все мы, сколько нас могло тут уместиться, налегли на кабестан да так дружно, что трос лопнул. Оставшись без якоря, мы как можно скорее поставили другой. Нам еще не удалось выяснить, открылась ли в судне течь или нет, но всем казалось, что ему нанесена смертельная рана. Поэтому мы перенесли в лодку плотничий инструмент, две бочки — одну с хлебом, другую с порохом, — шесть мушкетов с фитилями и кремнем, рыболовные крючки и лески, вар и конопать, короче, все, о чем были в состоянии вспомнить в столь бедственном положении. Все это мы переправили на берег, чтобы хоть на несколько дней продлить нашу жалкую жизнь.
Судно било о скалы уже пять часов, за это время оно получило сотню ударов. Каждый раз нам казалось, что это последний удар, который оно в состоянии еще выдержать. Наконец по милости божьей судно перебросило через скалы, но мы еще не знали, какие пробоины оно получило. Всех пришлось послать к помпам, и, когда они заработали, мы увидели, сколько воды протекло в корпус. Мы обнаружили значительную течь, но возблагодарили господа за то, что дело не обернулось еще хуже. Затем мы расставили все по местам, отошли подальше и стали на якорь.
Вечером поднялся сильный вест-зюйд-вест; если бы ветер начал дуть, когда судно сидело на скалах, то оно было бы потеряно безвозвратно. С большим трудом удалось поднять якорь, и мы пошли на восток среди камней и скал, послав впереди лодку для промеров. Через некоторое время мы очутились среди бурунов, и с лодки стали подавать сигналы, что дальше идти нельзя. Оказавшись среди скал, мы снова бросили якорь и простояли здесь всю ночь. Людям, и без того измотанным непрерывной работой, не довелось отдохнуть, ибо приходилось почти беспрерывно откачивать воду.
13 сентября в полдень мы снялись с якоря и пошли на запад, но на всем пути встречали только скалы, мели да подводные камни, и в наши души закралось сомнение, удастся ли пройти среди них, да еще в таком густом тумане. Тогда мы переменили курс на северный. После непродолжительного совещания с моими помощниками я решил обойти остров, направиться к концу Гудзонова залива и попытаться найти вход в Канадскую реку[65]. В случае удачи я предполагал перезимовать на материке, где можно было рассчитывать на более спокойную стоянку, чем среди скал и островов.
14 числа вечером начался шторм, мешавший идти под парусами. Он поднял высокие пенящиеся валы. Наша шлюпка, буксируемая за кормой на случай кораблекрушения, погрузилась в воду и переворачивалась килем вверх по 20 раз в час. Из-за этого судно сильно уваливалось, так что его все время захлестывали волны. Но мы мирились с этим, стараясь спасти шлюпку.
Шторм свирепствовал всю ночь напролет. Глубина начала уменьшаться, а на море поднялось такое сильное волнение, что невозможно было идти под парусами. Положение осложнялось еще тем, что нельзя было надеяться и на якорь. Нам ничего не оставалось, как подготовиться к достойному концу нашей жалкой, преисполненной мучений жизни. Около полудня прояснилось и мы, обнаружив на подветренней стороне два острова, подошли к ним. Увидев, что острова разделены проливом, мы попытались войти в него до наступления темноты. Ведь если бы мы остались в
