Я сказал, что все там же.
— И тот ваш рисунок остался у нее.
— Мой рисунок? Это где тот тип? Тот самый рисунок?
— Висит в рамке на стене. Она говорит, что это особый вид искусства, про который просто забыли, и, когда я сделал фотокопию рисунка, она вставила его в рамку и повесила на стену.
— Вы шутите.
— Клянусь Богом. Сначала он висел в гостиной, но я уговорил ее перевесить его в ванную. Иначе, где ни сиди, все кажется, что он смотрит прямо на тебя. Нет, я не шучу. Рей. Красивая алюминиевая рамка, специальное стекло, которое не бликует, и все такое.
— Господи! — сказал он. — Никогда ничего подобного не слыхал.
— Ну, она не совсем обычная девушка.
— Да уж вижу. Знаете, мне приятно это слышать. Ведь у нее хороший вкус. Я помню картину, которая там висела.
Он описал большую абстрактную картину маслом, висевшую на стене у окна, и я сказал, что у него чертовски хорошая память.
— Ну, это же искусство, — сказал он. — Вроде как моя профессия. — Он смущенно отвел глаза. — Ну, а что у вас сегодня? Еще один мерзавец?
— Очень большой мерзавец, — сказал я. — И двое мальчишек.
Это оказалось легче, чем я предполагал. Мальчика постарше я видел только в видеозаписи, а младшего и мужчину вблизи не видел ни разу. Но я разглядывал всех троих так пристально и думал о них так напряженно, что все трое стояли у меня перед глазами, как живые. Помогли и упражнения по визуализации, которыми пользуется Галиндес, но думаю, что я обошелся бы и без них. Мне не нужно было особенно стараться, чтобы представить себе их лица. Достаточно было закрыть глаза.
Меньше чем через два часа мы уже перенесли их лица из моего воображения на три листа рисовальной бумаги 21 х 28 сантиметров. На одном был мужчина, которого я видел у ринга, на другом — мальчик, который сидел с ним, и на третьем — юноша, которого убили у меня на глазах.
С Галиндесом мне работалось хорошо. Были моменты, когда он, казалось, читал мои мысли и тут же изображал их на бумаге, улавливая такое, чего я не мог бы описать словами. Он ухитрился даже как-то передать впечатление, которое производил каждый из персонажей. Мужчина у него выглядел опасным, мальчик — беззащитным, а юноша — обреченным.
Когда мы закончили, он положил карандаш и облегченно вздохнул.
— Здорово это выматывает, — сказал он. — Не знаю почему, ведь я просто сидел и рисовал, я всю жизнь этим занимаюсь. Но у меня было такое чувство, как будто у меня с ними появилась какая-то связь.
— Элейн сказала бы, что это психологические узы.
— Да? Я и в самом деле нечто такое чувствовал. Как будто я со всеми троими тоже как-то связан. Это сильно действует.
Я сказал, что рисунки меня вполне устраивают, и спросил, сколько я ему должен.
— Ну, не знаю, — ответил он. — Сколько вы дали мне в прошлый раз, сотню? Вот и теперь столько же.
— То было за один рисунок, а сейчас вы сделали три.
— Да ведь все за один раз, и потом, сколько времени на это ушло — час, не больше? Хватит и сотни.
Я дал ему две сотенные бумажки. Он начал было возражать, но я сказал, что это доплата за то, чтобы он подписал свои работы.
— Оригиналы — для Элейн, — объяснил я. — Вставлю их в рамки и подарю ей на Валентинов день.
— Ах да, и в самом деле пора подумать о Валентиновом дне. — Он смущенно указал на золотое кольцо на безымянном пальце. — Этого не было, когда мы с вами в последний раз виделись.
— Поздравляю, — сказал я.
— Спасибо. Вы вправду хотите, чтобы я их подписал? Ничего лишнего за это платить не надо. Для меня это честь.
— Берите деньги, — сказал я. — Купите что-нибудь жене. Он улыбнулся и подписал все рисунки.
Я спустился вниз вместе с ним. Он направился на Восьмую авеню, к метро, а я дошел с ним до угла и зашел в копировальное заведение, где мне сделали по шесть копий каждого рисунка, пока я в соседнем баре пил кофе с пончиком. Оригиналы я отдал в маленькую галерею на Бродвее, чтобы мне их вставили в рамки, а потом вернулся к себе и проштамповал все копии на обороте резиновым штампом с моей фамилией и адресом. Сложив по нескольку экземпляров каждой, чтобы влезали во внутренний карман пиджака, я взял их, снова вышел и направился к Таймс-сквер.
В последний раз я болтался на Двойке в самый разгар жары. Теперь стоял лютый холод. Я застегнул плащ на все пуговицы, сунул руки в карманы и пожалел, что не догадался надеть перчатки и шарф. Небо было всевозможных оттенков серого цвета, и рано или поздно должен был пойти обещанный снег.
И все же улица выглядела почти так же, как и в тот раз. Мальчишки, кучками стоявшие на тротуаре, были одеты немного теплее, хоть и нельзя сказать, что вполне по погоде. Они старались больше двигаться и все время приплясывали, чтобы согреться, но все остальное было почти то же самое.
Я прошелся по одной стороне улицы, потом пошел назад по другой. Когда какой-то чернокожий мальчишка шепнул мне: «Травки?» — я не мотнул головой, чтобы он отстал, а поманил его пальцем и вошел в парадное.
Он вошел сразу за мной и, почти не шевеля губами, спросил, чего мне надо.
— Я ищу Ти-Джея, — сказал я.
— Ти-Джея? — переспросил он. — Если бы он у меня был, я бы вам обязательно продал. И много не запросил бы.
— Ты его знаешь?
— А что, разве это человека так зовут? Я-то подумал, это зелье какое-то.
— Ладно, не важно, — сказал я и повернулся, чтобы уйти, но он тронул меня за руку.
— Эй, не спешите так, — сказал он. — Мы же еще не кончили разговаривать. Кто это — Ти-Джей? Он ди-джей?[27]Ди-джей Ти-Джей, ничего, а?
— Если ты его не знаешь…
— Ти-Джей — помню, был один такой, он играл за «Янки». Томми Джон, да? Он уже сошел. А если вам чего надо от Ти-Джея, так давайте я вам добуду то же самое.
Я дал ему свою карточку:
— Передай ему, чтобы мне позвонил.
— Да что я ему пейджер, что ли?
У меня состоялось с полдюжины таких разговоров с полдюжиной других столпов здешнего общества. Одни говорили, что знают Ти-Джея, другие — что нет, но я не поверил ни тем, ни другим. Никто из них не мог понять, кто я такой, но наверняка я был либо потенциальный эксплуататор, либо потенциальная жертва — либо я собирался поиметь их, либо можно было поиметь меня самого.
Мне пришло в голову, что я мог бы, пожалуй, завербовать себе в помощники кого-нибудь из них, а не разыскивать Ти-Джея — ведь он, в сущности, всего лишь один из попрошаек с Двойки, правда, на редкость везучий, если вспомнить, с какой легкостью он выманил пять долларов у такого стреляного воробья, как я. Если уж раздавать пятерки, то тут сколько угодно мальчишек, готовых их брать. И их не нужно разыскивать, а Ти-Джея я мог и не найти. Прошло полгода с тех пор, как я его встретил, а для здешних мест это немалое время. Он мог перебраться в другую часть города. Мог найти себе работу. А мог сидеть в колонии для несовершеннолетних на острове Райкер или же отбывать срок в какой-нибудь настоящей тюрьме.
