друга и постреляли, а Василек — убежал. С подрывниками уже 4 эшелона взорвал! А я… — Егор «скис». — А я, с группой шел на задание, и попался… Идем, а они, как из-под земли, командир группы потом сказал, что это егеря были. Четверых, кто пытался за оружие схватиться, застрелили, а я… как услышал крики, будто окаменел… Да и оружия у меня не было… А потом привезли в Полонь, а оттуда сразу вешать … даже не допрашивали.
— Радуйся, что не допрашивали.
— Почему, радоваться?
— Что не допрашивали.
— А тебя допрашивали?
Илюха промолчал, только так посмотрел на Егора, что у того отпало всякое желание спрашивать.
Помолчали… А Егор будто решил открыться…
— Из нашей семьи я один остался… Мы сразу в лес не ушли, не думали, что так будет… В октябре 1942-го мы с батькой и старшим братом Колькой на току работали, когда в деревню немцы приехали. Неожиданно к нам на ток зашел немецкий солдат и велел, как мы поняли, идти за ним. Нас повели через деревню, привели в крайнюю хату, там уже были старики, ребята, как Колька, лет по 16, дядька один — дурачок, короче — мужики. Я сидел около самого окна и смотрел в окно. Вижу, немецкие солдаты гонят еще большую толпу народа. Я обрадовался, думал к нам, там была мама и младший брат, Петька… А еще там были тетя Таня и её ребята — Саша и Тоня. Петьке 9 лет было, а эти еще младше… Их загнали в другую хату.
Немного погодя, входят три немца с автоматами, и четвертый полицай — держит наган в руках. Нам приказали выйти в другую комнату. Поставили к стенке всех, и батьку, и брата, и меня… Я стоял около самой стенки, батька меня за себя поставил, да и маленький я… начали из автоматов стрелять по нас.
После первого выстрела я упал на пол и лежал не шевелясь. Потом потерял сознание. Я очнулся, чую, кто-то переворачивает, гляжу — батька, бок в крови, невдалеке от меня лежит брат Колька, он ничком лежал, вся спина в крови — мертвый был…
Я говорю: «Батька… Ты живой? А Колька?» Я весь в кровище, хочу встать, а не могу. А батька мне плечо тряпкой перевязывает и говорит: «Не бойся, сыночек, я тебя не оставлю, как-нибудь уйдем. Коле уже не помочь… А тебя я вынесу отсюда».
Потом каратели подожгли дом, в котором мы лежали. Когда стало много дыма, батька осторожно открыл окно, почти выбросил меня из хаты и выпрыгнул сам. Нам повезло, немцы эту сторону не видели, видать думали, что мы все убитые. Мы стали ползти от дома, осторожно, чтобы не заметили немецкие солдаты. Но на нашем пути стояла высокий плетень, мы не сумели его раздвинуть, а перелезть его ни я, ни батька не могли. Батька начал ломать его. Когда он уже пробил внизу небольшой пролом, нас заметили фрицы и начали стрелять. Батька сказал, чтоб я притаился в канаве у плетня, а сам побежал… Ну, как побежал — у него с Гражданской колено не гнулось… да еще и ранен был… Убили его… Потом началась стрельба у второго дома, закричали люди, потом все затихло, только трещали горящие дома…
Вечером пришли партизаны, подобрали меня и еще одного мальчишку — Ваньку, он из Ленинграда в гости приезжал, на лето… Он и рассказал, что было во втором доме. Фрицы сказали, что это за то, что деревня помогает партизанам. И стали стрелять через открытую дверь и через окна. Когда крики утихли — подожгли дом. Некоторые мальчишки выпрыгивали из окон, у кого силы были, выпрыгнул и Ванька, только далеко не убежал — подстрелили в спину — ранили, не добили… а братик мой, младший, живой в горящем доме оставался. Когда Ванька из хаты выпрыгивал, то видел, что мой Петька сидел под столом, зажавши ручонками уши…
Илья подошел к Егору, обхватил его рукой за шею, прижался своим лбом к его лбу:
— Прости Егор, я козел, только о своей беде думаю, совсем не думаю о том, что у других не лучше. Я два раза уже к фрицам попадал… Давай, я не буду рассказывать, только покажу, а ты сам решишь повезло тебе, что не допрашивали или нет… Пожалуйста, другим не рассказывай. — Илюха отстранился и скинул через голову рубаху, оставит ее на руках… Секунд через десять опять накинул рубаху.
— А я обоссался, глядя, как у наших кровь из ушей и носа текла… Илюха, я бы все рассказал, я бы не выдержал.
— Егор, ты просто себя не знаешь… Все! Дрова рубим…
Через 3 часа, сразу после колки дров, Илья заметил странное изменение отношения партизан к нему. Сперва Илюхе вернули СВТ и наган. Потом подходили партизаны, хлопали по плечу, жали руку, говорили, что молодец. Женщины здоровались, но в глазах у них была жалость, а не любопытство. Даже каши ему выдали больше, чем остальным.
Через несколько дней, вечером, Илью вызвали к командиру отряда.
— Что делать думаешь дальше, Илья?
— Я же говорил, товарищ командир, мне надо на восток, за линию фронта.
— Остаться не хочешь?
— Нет. Мне надо.
— Подскажи, а тебя, случайно, не Миша звать? А брат у тебя в Бресте в полиции не служит?
«Попадос!» — подумал Илюха, но в слух ничего не сказал, промолчал.
— Молчишь? А зря… Валерий Дмитриевич был рад, когда узнал, что ты у нас. Провокатор был у вас в подполье, ему чудом удалось уйти. А вот друг твой, Лешка, погиб…
Илья, встал с лежанки, на которой сидел, развернулся к командиру отряда спиной и, как бы, закаменел.
Партизанский командир подошел к Илье, двумя руками взял за плечи, сжал, отпустил.
— Ты тут побудь, я через 15 минут вернусь…
Илья стоял лицом к стене и из его глаз просто лились слезы… Он не всхлипывал, не вздрагивал — просто лились слезы.
Через некоторое время, в штабную землянку зашли командир и комиссар. Илья уже вытер слезы и сидел на лежанке, ждал продолжения разговора.
Командир взглянул на Илью…
— Вот комиссар, знакомься, кто к нам пришел и не признается: Миша Синевич, за которого фашисты 1000 марок дают!
— Да ладно! Точно он? Так он же погиб? … Уцелел? Тогда понятно откуда… — удивился комиссар.
— Точно, сегодня из Барановичей весточку передали. Настоящее имя — Илья, а вот фамилию его никто толком не знает… Скажешь фамилию?
— Обязательно?
— Ты нам
