в казачьи части на следующих основаниях: «1) Прием инородцев на службу охотниками в казачьи части предоставляется по усмотрении войсковых или наказных атаманов… 2) Поступать… в казачьи части инородцы могут лишь в штатное число казаков… в случае надобности инородцы-охотники прикомандировываются к запасным сотням… 3) При поступлении в казачьи части инородцы-охотники в войсковое сословие не зачисляются. 4) Инородцы-охотники обязаны являться в казачьи части… с собственным обмундированием, снаряжением и холодным оружием, а конные — и с конем. 5) Инородцы-охотники поступают в казачьи части [с] рядовым званием. 6) Инородцы… увольняются из казачьих частей в первобытное состояние тотчас по приведении армий в мирный состав».
Однако казачество, несмотря на нехватку людей, не желало принимать инородцев в свои части. Так, исходя из данного постановления, в начале ноября Полевой штаб казачьих войск при Верховном главнокомандующем, по просьбе его дежурного генерала, сделал запрос командирам казачьих полков, в том числе и Кавказского фронта, об их мнении по поводу прикомандирования и командуемым ими частям 41 добровольца-киргиза. Большинство запрашивавшихся командиров ответило отрицательно[247].
Нигде не встретилось нам ни одного упоминания о том, чтобы кто-нибудь из казаков пытался увильнуть от призыва, найти хоть какую-то причину не идти в армию. «На военную службу казак шел безоговорочно, так как она в его психологии понималась обязательной. Служили все казаки его станицы: соседи и родственники, отец и братья, деды и прадеды…» Служба являлась самим существованием казака, его привычкой, его натурой. Нередко даже 70-летние старики — казачьи офицеры — не покидали строй и продолжали до своей смерти состоять в военных штатах, ходить в походы, нести боевую вахту.
Не служить казак не мог, считая непристойным, неправильным и даже, в определенной степени, аморальным для себя то, что он по какой-то причине, пусть даже от него совершенно не зависящей, не брался в армию. Ведь даже временная невозможность, в силу объективных обстоятельств (болезни, отсутствия вакансий и пр.), служить в действующих войсках являлась в станичном обществе бесспорным поводом для всеобщего порицания. Например, у кубанцев «не попавших по набору в первоочередные полки называли дымарями (коптителями неба). Обидное отношение окружающих так клеймило их, что они подавали прошение о переводе в „первые“ полки».
Если же казак признавался физически вообще негодным служить, то не только он, но и его семья оказывались опозоренными на всю жизнь; этот позор затрагивал даже его детей и внуков, так как он прерывал священную традицию быть воином, передаваемую и оберегаемую в казацком роду по наследству. Данный факт вызывал огромную психологическую травму в казачьей душе, ломал весь смысл казачьей жизни, фактически превращал такого казака в общественного изгоя.
Однако при проведении воинского призыва часто возникали значительные проблемы, связанные с экономическими возможностями казачьих общин, так как военная обязанность, а точнее, затраты, налагаемые ею, значительно отягощали станичников. Ведь, например, в Кубанском войске, для того «чтобы отправить казака в конный полк, требовалось 500 рублей, а в пластуны — 100». Поэтому в пехоту шли в основном сыновья бедных, голутвенных семейств, а в кавалерию и артиллерию — богатых, домовитых: «Единственный сын богатого казака шел в кавалерию. После 2–3 сыновей из больших хозяйств, служивших уже в конных полках, следующих назначали в пластуны»[248].
Государство в выправлении данной ситуации мало помогало. Оно оказывало лишь небольшую единовременную помощь. Так, при поступлении на действительную службу казак получал из государственной казны вспомогательную денежную сумму, которая, к примеру, в Кубанском войске равнялась 100 руб. для конника и артиллериста и 50 — для пластуна. Но ведь один только хороший строевой конь стоил на Кубани целых 300 руб.
Все это привело к тому, что в Первую мировую войну, когда мобилизация поставила под ружье практически все зрелое казачье мужское население, значительное число станичных хозяйств, подорванных до того внешними и внутренними событиями 1904–1907 гг., и вовсе оказалось на грани разорения, так как «многие сотни казачьих семейств выставляли на фронт двух, трех, четырех, пятерых своих сыновей», справляя при этом требуемые предметы арматурного списка, оружие и лошадей «часто на свои последние… гроши».
Восстановить казачье хозяйство за счет оставшихся дома станичников не представлялось возможным — не хватало мужских рабочих рук. Об этом свидетельствуют следующие цифры: «В мирное время численность русской армии составляет 1,5 % мужского населения империи, в казачьих же войсках… 4,3 %. В военное же время отношение численности армии к составу мужского населения империи повышается только до 4,2 %, а в казачьих войсках — до 12,5 %». Станицы фактически «обезлюдели». Обратно, с фронта, возвращались лишь «больные и покалеченные»[249].
Тяжелое положение было и с основной тягловой силой любого казачьего хозяйства — лошадьми, чье поголовье в станицах из-за постоянных и огромных нужд фронта было резко сокращено. В итоге, по словам генерала для поручений при Походном атамане при его императорском величестве Свиты его императорского величества генерал-майора Сазонова, «казачье население, за отсутствием коневых средств, как рабочей силы, принуждено низводить свое хозяйство до угрожающего положительным бедствием минимума, почему оно и вынуждено было покупать за крайне высокую цену больных и истощенных лошадей, высланных с фронтов». В то же время станичные лошади, бывшие в возрасте 10–15 лет, то есть в лучшей своей поре для хозяйственных работ, отправлялись в действующую армию.
В Терском войске, помимо прочего, отягощали жизнь станичников участившиеся во время войны разбои горцев — чеченцев и ингушей, которые, пользуясь отсутствием в станицах ушедших на войну мужчин, чинили настоящие погромы, «вследствие чего семьи казаков, лишенные рабочего скота, поставлены [были] в безвыходное положение». Таким образом, уже к концу 1915 г. экономические возможности казачьих общин стали так быстро уменьшаться, что их доходов недоставало даже «для удовлетворения самых необходимых местных нужд», не говоря уже о материальном и финансовом обеспечении казачьих частей действующей армии[250].
В конце концов, государственные власти, понимая, что казачество в тяжелых, принципиально отличавшихся от предыдущей исторической эпохи условиях Первой мировой войны не способно более, как прежде, самостоятельно обеспечивать свою военную организацию на прежних — самодостаточных — принципах, стали проводить меры, облегчающие положение казачьих общин и уменьшающие их экономические затраты при прохождении воинской службы.
Так, 13 (26) сентября 1914 г. российское правительство приняло постановление «О переложении с войсковых капиталов казачьих войск на казну расходов, имеющих общегосударственное значение». По данному документу все казачьи войска прекращали выплачивать государственному казначейству средства на содержание Казачьего отдела Главного штаба, Военно-санитарного и Ветеринарного управлений Генерального штаба и на инспектирование юнкерских казачьих училищ, сохраняя денежные средства для собственных нужд.
Однако после этого постановления властям для раздумий потребовалось еще полтора года
