бы: «Ну ты и дура!»
— На экскурсию мы туда поедем, — слышу я обрывок фразы дочери.
— Куда? — непонимающе переспрашиваю Маргаритку, слегка обалдевшая от пристального взгляда учителя.
Иногда мне кажется, что меня прокляли, назначив Тихонова в качестве наказания. Уж настолько я дурная и глупая перед ним.
Полностью одев и завязав веревочки на шапке, я вывожу дочку на улицу. Взглянув на него последний раз.
И тут же, на крыльце, натыкаюсь на разъярённого Ваню. На моего мужа, человека, с которым я всё ещё живу в одной квартире и которого слабовольно игнорирую. Поделом мне. Заслужила. Надо было решить с ним, потом предаваться половому разврату. Но кто учится на чужих ошибках? Кто не получает граблями по лбу?
Настроение моментом портится. Всё, что было хорошего, улетает, становится стыдно, неприятно и даже противно от себя самой.
— Ты что тут полдня ошиваешься? — дёргает муж меня за локоть, больно вцепившись в него крючковатыми пальцами.
— А ты чего не на работе?
— Да вот приехал проверить, как тут моя жёнушка. И, как вижу, не зря. Анжела сказала, что ты часов в одиннадцать сюда направилась. Дочка, когда у тебя закончились уроки? — он скалится и абсолютно точно сейчас своей грубостью и хамством отвратителен мне.
— Молодец какая у нас Анжела.
В его вое собрался лай собак, отвратительные противные человеческие голоса, рёв разъярённого быка и рыканье льва в клетке.
Он пугает ребёнка.
— Только что уроки закончились, папа, отпусти маму. Мне не нравится, — жмурится моя девочка.
Я тянусь к ней, она ко мне. Ваня — мой муж и, наверное, имеет право знать, почему я так долго нахожусь в школе. Ведь это я наставила ему рога, будучи в официальном браке. Но всё равно неприятно. И я вытягиваю руку, быстренько увожу дочку от больших школьных дверей.
Но он зол. Очень сильно зол. Становится понятно, что он терпел до этого. Он пытался наладить. Сохранить нас, как семью. Он думал, я всё ещё люблю его и смогу остановиться. Оступилась, заигралась, ошиблась, с кем не бывает? Ему было удобно оставаться в семье, не потеряв комфорт, не потеряв дочь. Возможно, он вернулся бы к своим полноценным играм на компьютере, а я к стиркам, уборкам и готовке. Но я не смогла устоять, и произошел взрыв. Виновата, не спорю.
— Мне нужно было выполнить задание школьного комитета, — огрызаюсь я.
У Вани глаза наливаются кровью, очевидно, он ждал моих оправданий. Думаю, если бы за убийство не сажали в тюрьму, он сейчас прибил бы меня на месте, столько ненависти у него во взгляде.
— И что входит в это задание? — гаркает он на меня, а я смотрю на дочку: она ведь большая и уже всё понимает. Ваня добавляет: — Раздвинуть ноги перед учителем французского?!
— Прекрати!
Мы постыдно орём на всю улицу. Я уже малинового цвета. Иван так дергает меня за руку и так тащит по дороге, что с головы слетает шапка, я пытаюсь её поднять, и неожиданно муж хватает меня за волосы. Из глаз сразу же сыплются искры, подкатывают слёзы от обиды и испытываемого позора.
— Я пытался понять и простить! Я знал!Я, бл*дь, подозревал, что в чём-то сам виноват, что заигрался с компом, но ты…. Игры — это не измена! Я тебе никогда не изменял. Да я спал только с тобой, мужики на работе уже по двадцать любовниц поимели. А я верный. Ни разу, ни в одной командировке. Хотя были варианты. И вот, первая сложность, и ты... Потаскуха, шалава! Ты, дрянь такая, не то что не остановилась, не попыталась, ты…. Ты, бл*дь, продолжаешь к нему таскаться! В школе, что ли, вы сношаетесь, не пойму!? Кошмар какой, блевану сейчас, тварь! Тварь да и только! Я к его начальству пойду, пусть по статье увольняют! Пусть ему жрать будет не на что! Цветочки он ей дарит! Я ему устрою! А тебе, паскуда, плевать на семью! Ты думаешь, ты хорошая мать? Да ты дерьмо, а не мать, вон ребёнок ноет!
— Папа, — визжит Маргаритка и тоже плачет, — перестань!
— Не при дочери, прошу тебя, успокойся! Только не при дочери, — вырываю я свои волосы из его рук и рычу как раненая львица, с хрипом, в отчаянии.
Потому что очень больно. И стыдно. На нас оборачиваются люди. Я готова сквозь землю провалиться…
И тут всё прекращается. Он замолкает, потому что его рядом уже не оказывается. Он отлетает куда-то в сторону.
— Отвали от неё, — толкает Ваню в грудь появившийся из ниоткуда Лёша, да так сильно, что тот падает на землю.
И Тихонов просто стоит над ним, без верхней одежды, в костюме, привычно запихнув руки в карманы брюк.
— Оля, идите домой. Вам с Маргаритой есть куда пойти? У тебя вроде бы сестра есть. Прошу тебя пойти к ней, — спокойным голосом говорит мне Тихонов.
Несколько раз кивнув, я забираю дочку и, хотя она уже тяжёлая, подхватываю на руки. Тяну её рюкзак. Маргаритка плачет, кричит то «мама», то «папа». Больно, обидно, стыдно. И мне очень горько, что мы с Иваном дошли до такого. И я виновата, и он. А страдает прежде всего ребёнок. Жму её к себе сильнее.
— Я тебя, сцука, засужу! Ты у меня за это ответишь. — Тихонов не дает мужу встать с земли. — Ты знаешь, что тебе за это, гнида ты патлатая, будет? Ты не только с работы вылетишь! Ты реально сядешь за решётку. Это моя жена, и я знаю, как с ней разговаривать.
— Никто не имеет права поднимать руку на женщину. А меня, как работника этой школы, ждёт привлечение к дисциплинарной ответственности за драку на рабочем месте. Когда вы успокоитесь, господин Шкловский, я позволю вам встать.
Дальше я ничего не слышу — мы уже далеко — и, захлебываясь слезами, бегу к дому.
* * *
Собираюсь я впопыхах, ношусь по нашей квартире, будто сейчас решается вопрос жизни и смерти, потому что, честно сказать, боюсь Ивана. Я не знаю, что он сделает со мной. Дрожу от понимания того, что он может сделать. Малышку, наверное, не тронет, но меня… Хотя и за неё я тоже боюсь. В него словно бес вселился. Дура я недотраханная, нельзя было связываться с Тихоновым, нужно было засунуть все свои желания в задницу и жить
