этом точно никто не знает. Никто!
— Уверенна, — произношу, как можно твёрже. — И вообще вы хотели со мной поговорить? Об этом? — хорохорюсь, но снова гормоны шалят.
Но старушка не обижается, только вздыхает и прикрывает глаза. Молчит, видимо дух переводит, а мне стыдно становится.
— Простите, Ольга Владимировна, — лепечу, и тянусь к старческой руке, пожимаю, отмечая, какие у неё холодные пальцы.
— Да не стоит Розочка, я сама не в своё дело лезу, ну уж такова старческая натура, — улыбается она, и почти невесомо сжимает мои пальцы.
— А позвала тебя вот зачем, — и выпутывает вторую руку из под одеяла, указывает на одну из полок, — падай мне вон ту шкатулку.
Я подхожу к стеллажу, и тяну на себя массивную шкатулку из дерева, совершенно гладкую, закрытую на маленький крючок посередине. Подношу к ней.
— Открой, — даже не пытается у меня её забрать.
Я открываю крышку. На дне лежит пухлая стопка писем перевязанных белой лентой.
— Что это? — вынимаю я их.
— Это письма, написание мне, на которые я не дала не одного ответа, Роза, — грустно шелестит старушка. — Эти письма мне писал один мужчина, тогда совсем юнец. Случился у меня роман, уже, когда я была замужем за отцом Ксении. Он был военный красивый, с бравой выправкой, с голубыми горящими глазами. Устоять невозможно было. Да я и не пыталась! Я тогда отдыхала в Крыму. Казалось небольшой мезальянс, чего тут страшного.
Я слушала затаив дыхание. Для меня это откровение было таким открытием. Я словно фильм смотрела, живо представляя набережную, и прогуливающуюся в вечерних сумерках парочку.
— Потом, конечно, я прервала все эти отношения, но вот он… — она вздохнула, так тяжко, и удрученно, — он долго пытался наладить со мной контакт. Узнал мой адрес и писал мне все эти письма, как я только ухитрялась успевать их перехватывать, чтобы муж не дай Бог не прочёл. И ни разу я не ответила. Ни разу!
— Вы жалеете об этом? — догадалась я.
— Ну что ты Роза, я слишком любила и уважала, Антона Михайловича, чтобы причинить ему такую боль!
— И всё же? — не отступала я.
— И всё же, порой, мне было интересно, как это жить с любимым мужчиной, — тихо заканчивает она.
Я даже не замечаю, как тихо плачу.
— Я хочу подарить тебе эту память о самых моих лучших днях. Прочитай, а потом захочешь, выкини!
— Ну что вы, — я прижала письма к груди. — Но вы уверенны, Ольга Владимировна, это, же так дорого вашему сердцу.
Она улыбнулась.
— Никто не знает. Никому не говорила, а тебе вот призналась. Прочитай, Розочка, и пойми, что жизнь одна. Нельзя растрачивать её на пустяки, тех дней потом катастрофически не хватает, их не вернёшь.
— Спасибо, — шепчу я и снова руку её сжимаю, — я обязательно почту, и сохраню их.
Спускаюсь вниз, незаметно прячу письма в свою сумку.
— Я, наверное, пойду, уже поздно, — захожу в гостиную, застав Ксению Антоновну, за шитьём.
— Ну, что ты Роза, я ужин приготовила, — она откладывает лоскут ткани, и утягивает к себе на диван. — Посиди ещё немного, давай поговорим.
Хоть и не хотелось, а отбиваться то не начнёшь.
— Ты знаешь, всё никак не могу понять, что же вы тогда не поделили? — задумчиво тянет она.
Да что же за вечер то такой?
— Ксения Антоновна…
— Да я понимаю Розочка, не в своё дело лезу, и всё же Стёпа мой сын, и ты мне не чужая. Ведь, тогда когда он встретил тебя, он словно на крыльях летать начал, — она мечтательно вздохнула. — Мы с отцом уже и отчаялись, знаешь ли, двадцать восемь лет, а он всё нагуляться не может, а тут раз и на устах только Роза, Роза.
— Ксения Антоновна… — опять пытаюсь вставить я, но не тут, то было.
— Ты не представляешь, какое это счастье видеть своего ребёнка счастливым, ты словно выполнил положенные, самые важные обязательства в этой жизни. А потом. Стёпа, как с ума сошёл. Не ел, не пил. Всё бросил. Тебя видеть не хотел. Как я только не умоляла его, поговорить с тобой, бесполезно. Уехал, умчался в свою столицу. А потом такой сюрприз, снова приехал, да не один, с девушкой. Она, конечно, мне не понравилась, но я молчала, понимаешь, лишь бы он был счастлив. У неё оказывается отец, руководитель компании, где Стёпа работает, и чтобы проверить будущего зятя, пихнул его не на самую перспективную должность, сможешь, вырулить, тогда моей дочки достоин, а нет и сюда нет.
— Ксения Антоновна, зачем вы мне это рассказываете? — уже откровенно злилась я.
— Ты знаешь, Розочка, — она совсем, похоже, не обращала внимание на моё настроение, — был у него краткий миг, когда глаза его снова горели, совсем недавно был, а потом он снова всё бросил.
— Ну что тут сделаешь, если ваш сын, такой непримиримый и принципиальный, упёртый баран!
— Замечательно, — послышалось сзади, и резко обернулась. Сзади стоял Стеф, подпирая косяк плечом. Когда только зашёл? Я ничего не слышала. — Ты меня для этого вызвала, чтобы я слушал про себя гадости! — обратился он к матери.
— Ксения Антоновна, — обвиняюще я посмотрела на неё.
— Послушает дети мои! — повысила вдруг голос женщина, — поговорите уже, пожалуйста!
— Нам не о чем говорить! — в один голос заявили мы.
— Вот хотя бы об этом поговорите, а я пока, прослежу за ужином, и маму проведаю.
И она вышла, задержавшись у сына.
— Я прошу тебя Степан, — тихо пробормотала она.
Он так и остался стоять с каменным лицом.
— И что ты здесь делаешь? — спрашивает он, проходя, в гостиную.
— Приезжала к твоей бабушке, но теперь понимаю, что всё это было подстроено, и поэтому я ухожу, — я встала с дивана.
Из столовой тянулся смачный мясной запах, и мой желудок стал бунтовать.
— И что на ужин не останешься? — интересуется он, обходя меня по кругу, и как-то подозрительно рассматривая.
— Смысл? — пожимаю плечами.
— Мама расстроится, — хмыкает
