боится.
— Странно. Чего тут можно бояться?
— Я ему тоже объяснял.
— А он?
— Говорит, если что — будет стрелять.
— И ты его хочешь привести? Со всеми его симптомчиками? С автоматом? Так я тебя понимаю?
— Автомат он оставит, я попрошу.
— Оставит? Ну, тогда еще ничего еще. Значит, ты его приведешь, и они тебе поверят? Неглупо. Я бы даже сказал — гениально. Если чудес не бывает, их можно придумать. А потом вы все пойдете по водам… Может, и меня с собой прихватите? А что? Мы пойдем с тобой во главе толпы смертельно больных людей и будем петь «Марсельезу». Ты по-французски, я по-русски. Гриша вообще петь не будет, он будет мычать. Кстати, а кто понесет бабку? Она же не может ходить. Впрочем, это её проблемы. Захочет в Царство Божие — поползет на четвереньках, не захочет — пусть сидит и мочится в постель.
— Я её понесу.
— Тогда ты не сможешь во главе и не сможешь «Марсельезу». Да, а как мы уйдем? Двери-то закрыты. Как преодолеем?
— Откроем.
— Как? Выломаем объединенными усилиями? Или ты покричишь, чтобы пришел Митькин и открыл? Он, гад, все равно не откроет.
— У каждого человека должно быть право уйти, когда он захочет.
— Должно. В этом вопросе наши взгляды совпадают. Но только в этом. Дальше они расходятся в противоположные стороны. Я хочу уйти сам, ин-дви-ви-дуально. А ты хочешь изобразить инопланетянина в цыганском таборе. Принципиальная разница. Я хочу сдохнуть в одиночестве! Мне не надо сопровождающих! Гриши не надо! Тебе тоже придется обойтись без него. Хотя очень хотелось бы посмотреть…
— Сейчас приведу.
— Не приведешь. Нет его. Не существует. Ты его выдумал. Очередной твой закидон. Вроде общения с декабристами. Все очень просто, Яков. Нет декабристов — нет Гриши. Все.
— Есть, — твердо сказал Яша.
Врач долго молчал.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Придется тебе доказать. Поднимаемся к тебе. Если Гриша в наличии — открываем двери, и все уходим. Если нет — извини. Продолжаем лежать на дне. Договорились?
— Договорились, — обрадовался Яша. — Только я пойду первый. Надо его предупредить.
— Милый мой… Нас давно уже предупредили, что твой Гриша еще две недели тому назад найден в заброшенной железнодорожной сторожке в полуразложившемся состоянии. Выводы следствия — самоубийство. Выстрел из охотничьего ружья в рот. Ружье рядом. Просили предоставить жену для опознания трупа. Мы, естественно, отказали. Там никого нет, тебе придется с этим согласиться. Чудес в этой жизни, к сожалению, не бывает. Она проста и глупа. Как порок сердца или рак прямой кишки.
Они медленно поднимались по крутой лестнице. Гулкие шаги, гулкие голоса множились каменными сводами. В посветлевшем подкупольном пространстве на противоположной стене четко обозначилось изуродованный временем и человеческими руками, но все еще прекрасный лик Спаса…
Яша пытался удержать врача.
— Пожалуйста, Виктор Афанасьевич… Он испугается… Он говорил, чтобы только я…
— Ему нечего бояться, Яша. Он давно уже умер.
— Он не будет говорить с вами. Он только со мной…
— Естественно… Ты все время разговариваешь сам с собой.
Яша начал понимать, что сейчас может произойти. Он догнал врача, обхватил его руками:
— Виктор Афанасьевич… Он может выстрелить.
— Это уже неинтересно. Стреляющие фантомы… Перебор. Хотя меня бы это устроило. Доказывать так доказывать. Весомо, грубо, зримо. Уберите руки, Яков Борисович…
— Нет, — замотал головой Яша.
Врач рывком освободился от его объятий и оттолкнул. Яша шумно сорвался на несколько ступенек и едва удержался за перила. Врач продолжал подниматься.
— Не бойтесь, это дежурный врач, — закричал Яша. — Я о нем рассказывал…
Врач подошел к двери.
— Глубокоуважаемый Гриша! В целях избежания напрасного кровопролития, предлагается немедленно сдать имеющееся в наличии оружие и проследовать за нами в качестве наглядного доказательства безграничных возможностей человеческого воображения. В случае сопротивления вынуждены будем прибегнуть к грубой физической силе…
Яша уже почти добрался до площадки перед дверью, когда врач демонстративно широким жестом распахнул дверь и шагнул навстречу выстрелу. Он изумленно посмотрел на Яшу и упал лицом вниз.
— Вроде как стрельнули, — сказала Вонючка.
— Дверь хлопнула, — не согласилась Зинка.
— Долго как… — прерывисто вздохнула Вера.
— Ты что, поверила ему? Взрослая девица… Стыдно! — энергично вмешалась Нина Тарасовна. Но было заметно, что она тоже прислушивается и ждет.
— Все равно в тундру поеду, — сонно сказала Тася.
— Я думала, может, Гриша ему как-нибудь знать дал, — виновато объяснила «покойница».
— Все! Все-все-все… — замахала руками Нина Тарасовна. — Немедленно… Сейчас же… Убедилась, какие здесь врачи, какая обстановка… Неспособны поставить элементарный диагноз. А я, дура, на операцию надеялась. Кто её тут будет делать?
Она стала суетливо собираться.
— Чудес не бывает. Об этом во всех школьных учебниках написано, — сказала Вера. Она надела наушники и отвернулась к стене.
— Сбежал, видать, — проворчала Вонючка. — Так-то без Бога…
— Очень даже прекрасно, что так все получилось, — продолжала на той же ноте Нина Тарасовна. — Если сбежал, значит, двери настежь. Часу лишнего не останусь. — Она сняла халат, вспомнила про Николая Степановича, крикнула: — Отвернитесь!
После принятого решения ей стало легче.
— Забегу домой, соберу вещи, а вечером в город. Если бы рак, что я, не почувствовала бы? У меня и болей никаких. Конечно, сначала зарежут, потом на рак свалят. Хорошо, вовремя разобралась… и вам всем советую — бегите, пока не поздно…
«Покойница» не отводила глаз от дверей. Зинка, подсев к Николаю Степановичу, что-то шепотом настойчиво втолковывала ему, часто оглядываясь на Веру. Вонючка молилась, низко склоняя голову. Тася засыпала. Слова Нины Тарасовны, которые она еще слышала, утихали, расплывались…
Тася видела тундру. По тундре бежало огромное стадо оленей. Тася хорошо знала — это был Великий Ход Диких на Север. В тундре наступало лето, и многотысячные стада, спасаясь от гнуса, шли к побережью. Тася видела, как огромное стадо начало скатываться к реке, закружилось, затопталось, остановленное водой. Но вот первые олени осторожно вошли в реку, поплыли… Живой поток хлынул следом. Тася тоже плыла вместе с ними. Она слышала плеск воды, утробное пофыркивание самцов, близко видела их покачивающиеся рога, и ей казалось, что она вот-вот достигнет противоположного берега, отряхнется и счастливая, сильная побежит дальше, навстречу незаходящему северному солнцу.
И вдруг… раздались выстрелы. Стадо, скомканное ужасом, начало редеть и разваливаться на отдельные обезумевшие группы. Стреляли с берега, с моторок, с баржи, с вертолетов. Срезанный пулей, повис на полоске кожи рог огромного самца. Фонтаном брызнула кровь. Вторая пуля попала в горло — самец скрылся под водой. Вода в реке покраснела от крови. Выбравшегося на берег олененка била крупная дрожь. Он стоял в воде и боялся сделать следующий
