Вот поэтому я и не называю их ментами. Это милиция, наша защита и опора. Работа у них сучья, на такой работе трудновато порой оставаться человеком…
— Это как?
— Да вот так! Если у тебя всё нормально, то ты милицию не зовешь, а если что случится, то нужно обращаться к ним. Вот и вызываешь их на всякие косяки, как людей, которые могут помочь разрулить проблему. А им же приходится разруливать, общаться с ворами, убийцами, пьяницами и прочим сбродом. Вот и происходит у них профдеформация, когда все люди вокруг начинают восприниматься из той когорты, которая является постоянными клиентами. Потому и выходят раньше на пенсию, с испорченной психикой, язвами желудка и прочими прелестями милицейской работы.
— Ладно, убедил, — хмыкнул Гурыль. — Не менты, а милиция. Двигаем, нам ещё Ковалькова нужно на месте застать. Ох, чувствую, что он охренеет, когда столько бабла увидит.
Глава 18
Конечно, Ковальков владел собой лучше Гурыля. Может, сказывался опыт, а может он и в самом деле поверил мне, но ждал последнего подтверждения. В любом случае, следователь не подал вида, что удивлен, когда перед ним открылся пакет с деньгами.
Пакеты уже не были редкостью, но я ещё помнил то время, когда появились пакеты с ручками для переноски чего-либо. И помню, как мама рассказывала, что в её молодость пакеты стирали и вешали сушиться на веревках, как белье. Как берегли, обклеивали изолентой и с гордостью носили по улице.
В каком-то из фильмов того времени был даже такой эпизод, где плохой американец в поезде, поняв, что напротив сидят «советские» люди, вынул из полиэтиленового пакета яблоко, а пакет, глядя издевательски в глаза нашим людям, скомкал и бросил в мусорный ящик. Во какой ценностью в своё время обладала вещь, которая в моем времени порой раздается бесплатно.
А уж про «пакет с пакетами» и говорить не приходится — это одна из привычных черт многих русских квартир!
— Это настоящие? — спросил Ковальков, не отрывая взгляда от пакета.
— Самые что ни на есть, — хмыкнул Гурыль. — Все знаки на месте и Ленин как живой. Вот только…
— Что «вот только»? Где кроется подвох? — тут же напрягся следователь.
— Вот только этот чудик хочет всё бабло слить на призы для пацанов…
— Чего-о-о? — протянул Ковальков. — На какие призы? За трупы, что ли? Вы совсем…нулись?
— Вот чтобы не было больше трупов, я и хочу объединить всех пацанов, — проговорил я в ответ.
Ковальков долгим взглядом смотрел на меня. Возможно, он ждал, что я сейчас расхохочусь, что скажу будто пошутил, но… Не дождался и закурил, по обыкновению покрутив сигарету «Примы» в пальцах.
— Я обещал, что принесу деньги? Я принес. Теперь могу рассказать немного о том, что Россию ждет в ближайшие десять лет, — я разогнал дым перед лицом взмахом руки.
— Что ждет СССР?
— Нет, как раз СССР уже не будет. Останется Россия и куча стран от неё отколовшихся. Я уже рассказывал Гурылю…
— Можешь и мне рассказать. Пока вроде время есть?
— Пока? — я поднял бровь.
— Да, пока СССР не развалился, — криво ухмыльнулся Ковальков.
Ясно. Он мне тоже не верил. Даже увидев деньги, он не поверил. Так будет ли смысл в том, что я сейчас начну ему рассказывать о грядущем апокалипсисе? Будет слушать и не верить? И зачем я буду распыляться?
— Вы можете мне не верить, но на самом деле я хочу только добра нам всем и ребятам. Я хочу хотя бы немного их подготовить к тому, что скоро начнет случаться…
— Садись, рассказывай, — устало махнул рукой следователь. — У меня профессиональная привычка во всём сомневаться, поэтому так и веду себя.
— С чего бы такого начать… — вздохнул я.
— Скажи, наши снова в Афганистан пойдут? А то как в феврале вышли, так там праздник у душманов, — затянулся Ковальков.
— Не пойдут наши в Афган. Там американцы будут свои порядки наводить. Нам же достанется Чечня, а потери там будут раз в десять больше. Такие, что Афган покажется детским праздником.
И я снова начал рассказывать о том, какое черное будущее ждет наш многострадальный народ. И какие гонения на русских пойдут со стран «дружелюбной Азии». Как будут гнать нас отовсюду, травить и унижать по поводу и без повода. Ковальков слушал, то и дело затягиваясь. Между его бровей пролегла тяжелая складка. Он пару раз порывался что-то сказать, может быть даже возразить, но сдерживался.
А я рассказал про то, как смеялись американцы, когда седой президент Российской Федерации говорил, чтобы «Бог хранил Америку». Рассказал про хлынувшую в страну наркоманию, про паленую водку и того самого «Распутина», который подмигивал один раз вверху. а второй раз внизу. Про массовые отравления, про продукцию вместо зарплаты, про макароны с раскрошенным куриным кубиком, сделанным из гидрогенизированного жира, усилителей вкуса, ароматизаторов и соли.
Я говорил и заново погружался в то время, когда каждый прожитый день походил на подарок. И эти подарки больше всего касались пацанов, которым воля и свобода, а также бездействие правоохранительных органов ударило по башке. Как молодежь поверила в своё превосходство над старыми людьми и перешли на новую жизнь — по понятиям.
Ковальков слушал. Напряжение повисло в кабинете вместе с сизыми клубами дыма. Гурыль иногда хмыкал, но я не обращал на него внимания и продолжал говорить.
— И всё это тебе привиделось? — спросил Ковальков, когда я закончил свой рассказ.
— Да, — пожал я плечами. — Всё это мне привиделось. И кажется, что скоро то, о чем я рассказываю, начнет случаться. Вот поэтому я и хочу успеть всё предупредить и тех же самых пацанов вытащить из-под катка девяностых годов. Чтобы знали, что так можно делать, а так нельзя. Чтобы старшие учили молодых. Чтобы отвечали все за всех, а не только район за район…
— А-а-а, пацанский кодекс хочешь возродить?
— Хотя бы какое-то наличие власти, — покачал я головой. — Ведь скоро начнется форменный беспредел и в этом беспределе выжить смогут только более-менее приспособленные. Остальные пойдут во все тяжкие и пропадут на хрен…
— Занятно рисуешь, но вот… Ты помнишь такого литературного героя… Данко? — чуть помедлив, спросил Ковальков. — Помнишь его судьбу?
— Помню, — буркнул я. — Но если оставить всё, как
