– Просто ладно.
– Шикарно, блядь, – тяну разочарованно.
Почти обиженно, как ни позорно. Иначе не получается.
– Хватит гнуть маты, – рычит в ответ Любомирова. – Мне, если что, неприятно.
– Если что, мне тоже, пиздец, как неприятно.
– Что именно?
– «Просто ладно»!
– И что не так?
Надо бы развернуть все окончательно. Но не могу я. Не получается. Какой-то кол прорезает грудь – ни вдохнуть, ни выдохнуть. Не то что говорить. В принципе существовать трудно.
– Все так, – выдаю сухо и отступаю.
Соскальзывая к краю кровати, хватаю с тумбочки сигареты. Рано распрощался с пагубной привычкой. Подкуриваю, задерживаю в легких, медленно выдыхаю.
Любомирова подбирается неожиданно. Обнимает со спины, как когда-то. Прижимается губами к шее. Дрожь сходу разбивает, едва сигарету не роняю. Замираю, чтобы как-то держаться в куче.
– Зачем спрашиваешь, когда сам… С ней… – тихо льются первые нотки боли.
Сглатываю, потому что влетает в грудь, как снаряд. Сцепляя зубы, переживаю этот взрыв, прежде чем нахожу силы ровно ответить.
– Если тебе было больно хоть вполовину, как мне, то мне жаль, – выдаю и надолго замолкаю. Просто не могу продолжать. Снова сгребаю все, что есть. Варя не двигается, и я не шевелюсь. Очень боюсь спугнуть. Вдруг ослабит объятия и отвернется... Каждую секунду отмеряю ньютоны воздействия. Только бы не уменьшилось. – Я не знал, что ты меня… – шумно вздыхаю, когда давление ее рук и тела становится интенсивнее. Пепел осыпается на пол, я не способен препятствовать. Оторопело наблюдаю за этим процессом. – Ты не смотрела, – сглатываю. – На меня, – сглатываю. – Я думал, что тебе плевать.
– Дурак… – так же тихо выговаривает Варя. – Я не смотрела, чтобы не запоминать, – шепот становится чаще, гуще и каким-то раскаленным. Нагревает докрасна. – Для меня ничего не было, слышишь? Не было ничего! Слышишь? Не было! А если бы посмотрела? Если бы посмотрела, не смогла бы! Не простила бы. Умерла бы. Слышишь?
Резко отбрасываю потухший окурок в пепельницу. Нет, мимо пепельницы. Похрен. Стремительно разворачиваюсь и, сгребая Варю руками, прижимаю так крепко, что дышать невозможно. А может, и не от того… Зарываюсь лицом ей в шею. Судорожно и хрипло тяну воздух. Сердце колотится, проламывая дорогу в ее грудь. Как же я хочу вот так… Всю ее полностью. Мало мне. Мало. Всю хочу. И сердце тоже.
– Хочу… – выдаю вслух неосознанно.
– Что?
– Чтобы ты меня так же… Так же, как я тебя… – голос вибрирует. Но мне похрен. – Так же, Варя, блядь… Варя…
– Боже… Бойка, ты ураган… Ты… Я тебя… Господи… Все уже есть… На максимум, Кир… На максимум…
Сердце замирает, пока вслушиваюсь. Приходится напрячься, ведь наше дыхание громче слов. Но каким же восторгом отзывается душа после той последней точки ее многоточия. Будет еще выше? Будет. Чувствую. Расшибусь, но добьюсь. Ее. Полностью.
– И ничего не было… Только фотография… Постановка…
– Совсем ничего?
Слышу, как трещит мой охреневший сердечный мотор.
– Совсем ничего.
– Не целовал, не трогал?..
– Ну, ты дурак… – то ли стонет, то ли выдыхает. – Нет!
И, едва выкрикивает это короткое безумно-сладкое слово, силой своих эмоций опрокидываю ее на кровать.
– Я так тебя… Я так на тебе залип… Пиздец просто… Полный пиздец… Варя… – не могу справиться с очередным переворотом внутри. Задержка дыхания не помогает. – Никого не целуй, Центурион, – требую чересчур агрессивно и нагло. Сглатывая, с трудом приглушаю свою борзоту. – Слышишь меня? Никогда!
– А ты? Поклянись первый!
Ваще легко.
– Клянусь!
Она же громко тянет воздух и держит паузу, как кому. Не жизнь, и не смерть.
Ну, блядь…
– Любомирова… Черт, Варя… Теперь ты. Твоя очередь. Клянись!
– Клянусь.
Только после этого закрываем растянувшуюся когда-то пропасть. А за окном тем временем уже светает. Безумная ночь, в реальность которой до сих пор не верится. Засыпая, для верности держу Варю в руках. Бесконечно перебираю каждую прожитую с ней секунду. Охреневаю от того, во что превращается затасканная броня, но держать ее дальше не пытаюсь. Надежно, базара нет. Только по кайфу теперь другое. Подсел окончательно.
[1] Здесь: набор слов от Бойки, в его понимании – волшебная убийственная любовь. На нормальном английском должно быть - magical murderous love. Он использует более резкую разговорную форму kill-kill – убить-убить, magic - магия.
Глава 27
Любовь или мир?
© Варвара Любомирова
Натягиваю сиреневую толстовку, которую Бойка вручил мне утром в комплекте с такими же лавандовыми штанами и белой тенниской. Оказывается, женской одежды тут предостаточно. У Чарушина ведь три сестры, вчера я как-то об этом не думала. Да и сегодня сама не решилась бы копаться в чужих шкафах. Хорошо, что Кир не такой мнительный.
Вскакиваю в милые салатовые кроксы и выхожу во внутренний двор.
– Сколько можно травиться? – спрашиваю, когда Бойка оборачивается и замирает.
С головы до ног меряет взглядом. Вроде ничего такого не делает, но меня бросает в жар. До него не замечала, что глаза столько чувств и, кажется, даже мыслей способны выражать. Возможно, дело именно в Кире. У него никаких фильтров нет. Сквозные туннели в душу.
– Первая, – врет он, лениво маяча дымящей сигаретой.
– Третья, – парируя я.
Знаю, потому что, пока возилась на кухне, наблюдала за ним через окна.
– Поймала, – зажимая сигарету губами, щурится и кривовато усмехается.
Моя очередь зависнуть. Если бы не ребра, возможно, мое сердце могло бы повторить трюк из мультика – растягивая плоть и одежду, выскочить на метр, на долгое мгновение замереть в красивой фигурной форме и резко вернуться на место.
Бойка молчит. И я тоже просто улыбаюсь в ответ. Время как будто застывает.
– Обед готов, – наконец, выдавливаю я, смущенно и неосознанно натягивая рукава толстовки на пальцы. – Пойдем скорей, пока не остыло.
– Сейчас приду, – говорит Кир.
Моргает как-то выразительно, словно этим действием слова свои подчеркивает.
