свои связи, чтобы раздобыть запалы и поскорей избавиться от Артура. А ночью пил в компании Генра Люше, который оказался довольно интересным собеседником и просто славным малым. Пили за знакомство, за мертвых, за женщин, а затем перешли к дегустации различных сортов верта, вспоминая прошлое и настоящее, но избегая говорить о будущем.
— Я работал художником. Рисовал пейзажики да зверушек. Кутил по мере возможности. Но всегда хотел большего, поэтому искал покровителя среди магов, чтобы перейти на новый уровень и делать заготовки для темпоралей. И нашел графчика-старикашку, который даже мастером-то не был. Но угораздило же меня влюбиться в его молодую жену. Разразился скандал. Он вызвал меня на дуэль и умер от разрыва сердца тем же утром. Обвинили меня. Что я все подстроил, чтобы не драться с ним. На суде меня выставили посмешищем, отобрали кисти, вручили меч и отправили воевать.
— И насколько же ты хорош?
— А?
— Меня интересует, насколько ты хорош как художник?
— Как художник? Я великолепен! — Генр повел головой, он уже опьянел.
— Прям второй Винче, ну-ну.
— Хочешь докажу?
— Н-нет, не стоит…
Но Генр уже загорелся. Он встал и шатаясь прошелся по кабинету.
— Сыч, а где у тебя кисти?
— Не знаю.
— А кто знает?
— Леда.
— Леда!
Дверь распахнулась, будто она только и ждала, когда ее позовут.
— Кисти есть? — расплылся в улыбке Генр.
— Какие?
— Восьмерка и двенашка. А еще тушь.
— Сейчас.
Она принесла все, что нужно, а также несколько листов плотной бумаги и стакан воды.
— Спасибо, золотце, — прошептал Генр и открыл коробочку, в которой лежали бруски разноцветной туши и каменная тушечница. Он растер тушь, добавил небольшое количество воды и начал рисовать. Получилось серое яблоко. Хорошее, добротное и очень правильное яблоко. Со всеми рефлексами и бликами в положенных местах.
— Неплохо, — вынес вердикт Филипп.
— Но ничего выдающегося, — не удержалась Леда, которая осталась понаблюдать.
— Погодите. Это еще не все.
Рука Генра стремительно летала над бумагой, без линейки выводя прямо поверх яблока частокол идеально ровных черных линий, параллельных друг другу. И делал он это не только с удивительной скоростью, но и с невероятной точностью. Особенно для того, кто выпил не меньше целой бутылки верта.
— Ничего себе! — воскликнула Леда. — Оно красное!
— Нравится? Забирай себе, — зарделся Генр.
Ни капли магии. Филипп знал этот прием. Благодаря оптической иллюзии черно-белое изображение казалось цветным. Это не секретная техника, но мастерство исполнения на высоте.
— Впечатляет. Я бы не повторил. Без линейки, во всяком случае, точно не смог бы, — сказал Филипп. — Леда, а посикунчики еще остались?
Остывшие пирожки были не менее вкусными, чем горячие. Когда с ними покончили, Генр продолжил свой рассказ:
— Это все наш сержант. Сволочь редкостная. Гонял нас, как бешеных. Порол за все. За любой проступок. За грязное пятно на форме. За косой взгляд. За все. И воровал, что плохо лежит, а потом сбывал на стороне. Вот бывает такая категория подлецов, которых даже собакой или козлом не назовешь, так как это оскорбление для любой честной животины. Сержант выбирал себе любимчика и гнобил его до последнего. А избавившись от одного, принимался за следующего. В один прекрасный день настала моя очередь. Он придирался ко всему. Давал самую грязную работу. Но я терпел. Терпел и думал о побеге, но никак не мог решиться. Пока за оскорбление и неповиновение сержант не решил выписать мне пятьдесят ударов дубинкой. И выписал. Я отключился на двадцати, кажется. Так он принял решение, что когда я приду в себя, то он продолжит. Меня отвязали и бросили отходить в палатку. Я был уверен, что не переживу продолжения и сбежал. Ну, как сбежал. Уполз. Повезло наткнуться на пару таких же отчаянных дезертиров из нашей роты, как я. Они меня забрали с собой. Мы скрывались в лесу, а потом нас поймали. Выжил только я.
— За тебя, художник, — поднял бокал Филипп, и они, чокнувшись, выпили.
Разошлись под утро, когда Леда накричала на обоих и разогнала по кроватям.
Глава 15 - Долг жизни
Стервятники завершили проверку, и Лисовин покинул зал, миновал весь коридор, чтобы добраться к едва заметной двери, за которой скрывался узкий коридор в старинную часть тюремного комплекса. Тюрьму выстроили вокруг пещеры, куда отправляли преступников на расправу великанам, а затем ее оборудовали для содержания самых опасных заключенных.
Спускаясь по узкой лестнице, можно было услышать только свое собственное дыхание и глухие шаги, а внизу эхо многократно усиливало ритмичную капель, журчание подземного ручья и сквозняки. Последние казались стонами и плачем, от которых стыла кровь от ужаса.
Двигаясь по привычке на ощупь, Лисовин разжег огонь в очаге, отметив, что нужно принести дров. Пламя заплясало, отбрасывая мерцающие тени и создавая иллюзию движения. Оно не могло полностью рассеять мрак, отбирая у темноты лишь некоторые фрагменты, подчеркивающие зловещую атмосферу этого места.
За толстым слоем пыли и мха прятались обесцвеченные магические символы. Серые каменные своды казались пастью гигантского зверя. С его сталактитов-зубов слюной падали на пол капли, собираясь в ручейки, убегающие глубоко в подземную реку. Вбитые в каменную кладку крюки, обрывки цепей и магических оков, некогда сковывавших несчастных по рукам и ногам, давно потеряли силу и медленно ржавели. Застарелые следы крови не стерлись за века. А стены хранили отчаянные послания узников, пропитанные многовековой злобой, тоской и безнадежностью.
Даже самым безжалостным головорезам становилось не по себе в этой части тюрьмы. Именно по этой причине Лисовин облюбовал себе здесь одну из камер, радуясь гарантированному отсутствию непрошеных гостей в своем жилище. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь журчанием воды, он развел огонь. Затем полностью разделся и помылся в холодном ручье, наспех смывая мыльную пену. Дрожа всем телом, Лисовин вытерся грубым льняным полотенцем и поспешил к огню, чтобы обсохнуть. Вскипятив воду в котелке, он сделал крепкого чаю к украденной ветчине с кухни Гнезда Журавля, а после быстрого перекуса лег спать.
Ему всегда что-нибудь снилось. Но сюжеты не отличались разнообразием. В последнее время чаще всего его преследовал один и тот же кошмар — Лармад объят пламенем, имперцы грабят и насилуют, отовсюду слышатся отчаянные крики, вой и плач. А Лисовин распростерт на земле и умирает в окружении врага, не в силах пошевелиться от страха и боли. К нему приближается
