или даже главы.
Роза старалась, добросовестно старалась, но ей становилось все труднее и труднее. Несмотря на распадающиеся корешки и отсутствующие страницы, книги дышали, как живые. Вернувшись домой после длинного рабочего дня, она обнаруживала, что у нее в голове продолжает звучать голос автора.
В конце концов она полюбила это ощущение сопричастности чужим переживаниям. Слушать чей-то монолог — шутливый, нежный, серьезный или нравоучительный. Чувствовать дыхание автора на своей щеке. Путешествовать то в XVIII век, то в V век до нашей эры, бродить по Йоркширским болотам. Улавливать звуки и запахи сотен воображаемых миров. Порой сопереживание становилось ее второй жизнью. Голоса писателей — спокойные, возбужденные или навязчивые — звучали в душе как голоса друзей. Роза научилась читать между строк, где автор, рассказывая о внутреннем мире персонажей, раскрывает свой собственный. И чем дальше она погружалась в этот мир, тем больше донимали другие мысли.
Неужели Мартин так ее недооценивает? Или он настолько невысокого о ней мнения и уверен, что чтение никак на нее не повлияет? Или убежден, что в силу глупости и отсутствия любопытства она, работая изо дня в день с книгами, ничего не увидит в них, кроме слов, пропалывая их, как грядку, не воспримет идей, готовых пустить корни и расцвести?
Этим утром Роза воспользовалась официальным поводом: исправленное издание «Джейн Эйр» собирались вскоре передать в школы и библиотеки. Книга оказалась сложной по целому ряду причин. История о женщине низкого происхождения, которая влюбилась в мужчину из высшего общества и надеялась выйти за него замуж. Однако, добившись наконец взаимности, она оставила его. Книга постоянно утверждала достоинство женщин: сплошная борьба за права, независимость и самосознание. Редактура требовалась практически на каждой странице.
Роза подошла к моменту, когда Джейн упрекает Эдварда Рочестера, ошибочно подозревая, что он собирается жениться на женщине высшей касты.
«Вы думаете, я говорящий автомат? Механизм, лишенный чувств? И стерплю, чтобы мой кусочек хлеба был вырван из моих уст и капелька моей живой воды выплеснута из моей чаши? Вы думаете, что, раз я бедна, безродна, некрасива и мала ростом, у меня нет души, нет сердца? Вы ошибаетесь! У меня есть душа, как и у вас, и сердце — тоже!»
С подобной крамолой особенно ничего не сделаешь, остается только вычеркнуть полностью.
Однако чем дальше, тем труднее давалась Розе редактура. Чем больше она читала, тем сильнее ей хотелось видеть себя не редактором, а соавтором. Она сближалась с Шарлоттой Бронте, дышала с ней одним воздухом, держала за руку, словно та сама возложила на Розу эту труднейшую задачу. В результате грубая цензура становилась невозможной. Когда Роза что-то исправляла, она пыталась сохранить напряжение, ясность прозы и строй повествования. Она переписывала целые абзацы, сохраняя их ритм и стиль, подстраивалась к шагу слогов и внутренней музыке фразы. Возможно, этим и должна являться редактура — встречей двух умов.
В моменты творческого подъема Роза, как шпион, отчетливо видела, что скрывается за строками романа.
Как бы там ни было, оказалось, что аристократ мистер Рочестер был уже женат, но прятал от всех свою безумную жену, поручив ее заботам сиделки. Роза хотела внести ясность. Действительно ли держать душевнобольную женщину на чердаке столь предосудительно, как изобразила Бронте? Роза не могла судить о точности изображения недуга, но подозревала, что мистер Рочестер повел себя более-менее в соответствии с порядками Союза. Она никогда не видела сумасшедших в обычной жизни. И никто не видел. Считалось, что в Союзе очень редки болезни такого рода, к тому же вряд ли стоит позволять пациентам психбольниц свободно разгуливать по улицам. И все же… пока она редактировала книгу, в ее ушах звучала фраза Селии об отце: «Его припадки — это безумие. И он становится все хуже и хуже».
Роза продвигалась сквозь текст, удаляя строчки, внося небольшие импровизированные изменения в диалоги, то и дело поглядывая на часы.
Несмотря на допуск в хранилище, это не означало, что ей разрешаются свободные изыскания. В каждую зону выдавался отдельный пропуск с печатью и подписью, удостоверяющий, что у такого-то есть причина обратиться к соответствующим книгам. От глаз-буравчиков лени, восседавшей за своим столом главного библиотекаря, как горгона у врат ада, не ускользало ничего. Однако, приходя сюда далеко не в первый раз, Роза знала, что лени точно в час дня ненадолго уходит на обеденный перерыв.
Сегодня все шло заведенным порядком. Как только над послеполуденным Лондоном раскатился приглушенный звон колокола церкви Сент-Джеймс, лени тяжело поднялась на ноги. Никто из редакторов, сгорбившихся над своими текстами, подобно средневековым монахам, даже не поднял головы.
Роза быстро встала из-за стола и взбежала по широкой лестнице со светлыми прямоугольниками на стенах, где некогда висели портреты вырожденческих писателей — Т. С. Элиота, Генри Джеймса, Вирджинии Вулф… Достаточно и того, что их книги до сих пор хранятся здесь, под неусыпным надзором, но никто больше не увидит их лиц.
Двумя этажами выше находились стеллажи с табличкой: «Вырожденческая литература: женская нехудожественная проза».
Чтобы подобраться к ним, Розе нужно было миновать архивистку, еще одну лени, но, в отличие от библиотекарши, молодую и приветливую, тихо увядающую в гробовой тишине библиотеки, как растение, лишенное воздуха и света. Судя по ее внешности — блестящим каштановым волосам, заплетенным в обвернутые вокруг ушей косы, розовым щекам и милому дружелюбному лицу, — она могла соответствовать классу гели, но, видимо, обнаружилось какое-то пятно в ее биографии. Можно было легко представить себе, как она проводит выходные: встречается с подружками в кофейне, восторженно обсуждает кинозвезд и экспериментирует с самыми смелыми фасонами, которые можно соорудить из полагающейся лени колючей серой шерстяной ткани.
При появлении Розы девушка просияла:
— Чем могу помочь?
Ну конечно, ничем.
— Пропуск у вас с собой?
На столе перед лени стоял деревянный ящик, заполненный пропусками с проставленными печатями. В сборе этих пропусков и заключались ее не слишком обременительные служебные обязанности.
Роза, запустив руку в сумочку, будто бы пытаясь отыскать нужную бумагу, задала встречный вопрос:
— Не терпится уже, наверное, увидеть коронацию?
Хотя это не запрещалось, гели редко вели праздные разговоры с женщинами низшей касты. Поэтому контролерша подобающим образом покраснела.
— Еще как! — воскликнула она. — Мы с подружками собираемся пойти посмотреть на парад. Все ломаем голову, откуда будет лучше видно. Вы не подскажете? — и тут же осеклась: не покажется ли ее вопрос попыткой выведать секретную информацию? — Ой, ну я не в том смысле…
— Всё в порядке, — успокоила ее Роза. — Всем хочется найти удобное место, и власти позаботятся, чтобы граждане смогли увидеть торжества.
