сказал, что имеет в виду.
– Ты уверен, что хочешь услышать правду? – спросил он, зная, что я никогда не скажу «нет», даже если от этого будет зависеть моя жизнь.
– Конечно, хочу, даже если ты просто дразнишь меня, – ответил я.
Он стал смеяться, словно это была хорошая шутка, и чем больше он смеялся, тем сильнее становилось мое раздражение.
– Не вижу ничего смешного, – сказал я.
– Никогда не стоит докапываться до лежащей в основе правды, – сказал он. – Эта правда подобна краеугольному камню, глыбе, на которой покоится целая куча разных вещей. Если мы начинаем пристально рассматривать эту глыбу, результат может оказаться малоутешительным. Я предпочитаю этого не делать.
Он снова рассмеялся. Его глаза, светившиеся озорством, казалось, подталкивали меня к дальнейшим расспросам. И я снова стал настаивать на том, чтобы он мне все рассказал. Я старался говорить спокойно, но настойчиво.
– Хорошо, я скажу, если ты так хочешь, – проговорил он со вздохом человека, который уступает неразумной просьбе. – Во-первых, я хотел бы сказать, что все, что я делаю для тебя, – это не из корысти. Ты не должен платить за это. Как ты знаешь, я был безупречен в отношении тебя. Ты знаешь также, что эта моя безупречность не есть капиталовложение. Я не прошу тебя ухаживать за мной, когда я стану слабым и не смогу обходиться без посторонней помощи. Но в то же время я действительно получаю нечто бесценное от нашей с тобой связи – своего рода вознаграждение за безупречное обращение с этой глыбой, лежащей в основании. А получаю я за это именно то, что тебе, возможно, не понравится или будет трудно понять.
Он умолк и пристально посмотрел на меня с дьявольским блеском в глазах.
– Так расскажи об этом, дон Хуан, – воскликнул я; его тактика промедления все больше раздражала меня.
– Я хочу, чтобы ты имел в виду, что я говорю только потому, что ты настаиваешь на этом, – сказал он, продолжая улыбаться.
Он снова помолчал. К тому времени я совсем рассердился на него.
– Если ты судишь обо мне по тому, как я обращаюсь с тобой, – сказал он, – ты должен признать, что я был образцом терпения и постоянства. Но ты не знаешь, что для того, чтобы добиться этого, я должен был бороться за безупречность так, как никогда прежде. Для того чтобы общаться с тобой, я должен был ежедневно перебарывать себя и сдерживаться, что было для меня невероятно мучительным.
Дон Хуан был прав. Сказанное им не понравилось мне. Я пытался не подавать виду, изображая саркастическую гримасу.
– Я не так плох, дон Хуан, – сказал я. К моему удивлению, мой голос прозвучал весьма ненатурально.
– О да, конечно же, ты так плох, – сказал он серьезно. – Ты мелочен, мнителен, расточителен, назойлив, нетерпелив, тщеславен. Кроме того, ты угрюм, тяжеловесен и неблагодарен. Твоя способность к индульгированию безгранична, но хуже всего то, что у тебя слишком преувеличенное представление о себе, чтобы ты мог избавиться от всего этого. Я могу сказать также, что меня начинает тошнить от одного твоего присутствия.
Я хотел было рассердиться, начать протестовать, кричать, что он не имеет права так говорить обо мне, но не мог произнести ни слова. Я был потрясен. Я онемел.
Выражение моего лица после того, как я выслушал всю правду, было, наверное, таким нелепым, что вызвало у дона Хуана бурю смеха. Казалось, он сейчас задохнется.
– Я предупреждал, что тебе это не понравится или ты не поймешь, – сказал он. – Побудительные мотивы действий воинов очень просты, но тонкость, с которой они действуют, должна быть непревзойденной. Воин получает редчайшую возможность, истинный шанс быть безупречным вопреки обуревающим его чувствам. Ты дал мне такой уникальный шанс. Действуя свободно и безупречно, я омолаживаюсь и обновляю свое удивление миром. Это я у тебя в долгу.
Он смотрел на меня, и его глаза сияли, но без всякого лукавства.
Дон Хуан начал объяснять, что он делал.
– Я – Нагваль. Я сдвигаю точку сборки сиянием своих глаз, – сказал он как само собой разумеющееся. – Глаза Нагваля могут делать это. Это нетрудно. В конце концов, глаза всех живых существ могут сдвигать чью-то еще точку сборки, особенно если их глаза сфокусированы на намерении. Однако обычно глаза людей сфокусированы на окружающем мире, на поисках пищи… на поисках красоты…
Он слегка толкнул меня локтем.
– На поисках любви, – добавил он и расхохотался.
Дон Хуан постоянно дразнил меня по поводу моих «поисков любви». Он никогда не забывал наивный ответ, который я когда-то дал на его вопрос о том, чего я ищу в жизни. Он подводил меня к признанию, что у меня нет ясной цели. И когда я сказал, что ищу любовь, он взвыл от смеха.
– Хороший охотник гипнотизирует жертву глазами, – продолжал он. – Взглядом он реально сдвигает точку сборки жертвы, и все же его глаза направлены на мир только в поисках пищи.
Я спросил его, могут ли маги гипнотизировать людей своим пристальным взглядом. Он сказал, посмеиваясь, что меня на самом деле интересует, могу ли я гипнотизировать взглядом женщин, несмотря на тот факт, что мои глаза сфокусированы на мире в поисках любви. Уже серьезно он добавил, что предохранительным клапаном для магов является то, что к тому времени, как их глаза действительно сфокусируются на намерении, они больше не заинтересованы в гипнотизировании кого бы то ни было.
– Но для того, чтобы маги могли использовать сияние своих глаз для перемещения своей собственной или чьей-либо еще точки сборки, – продолжал он, – им необходимо быть безжалостными. То есть им должно быть известно особое положение точки сборки, называемое местом без жалости. И особенно это касается Нагвалей.
Он сказал, что каждый Нагваль развивает тип безжалостности, специфический для него одного. В качестве примера он взял меня и сказал, что из-за моей нестабильной природной конфигурации я кажусь видящим светящейся сферой, состоящей не из четырех шаров, сжатых в один, – что является обычным для структуры Нагвалей, – но сферой, состоящей только из трех сжатых шаров. Такая конфигурация заставляет меня автоматически скрывать свою безжалостность под маской индульгирования и расхлябанности.
– Нагвали часто вводят в заблуждение, – продолжал дон Хуан. – Они всегда создают впечатление чего-то, чем на самом деле не являются. И они делают это с таким совершенством, что все, включая тех, кто хорошо их знает, попадаются на их удочку.
– Я действительно не понимаю, как ты можешь говорить, что я притворяюсь, – возразил я.
– Ты выдаешь себя за слабого и индульгирующего человека, – сказал он. – Ты производишь впечатление великодушного человека, сострадающего другим. И
