Одинцов, скривившись, почесал бровь и тоном престарелого профессора, утомленного тупостью студентов, произнес:
— Господин капитан третьего ранга, я еще раз вам повторяю: при мне никто ничего не взрывал. Если мы говорим об одном и том же помещении — в чем я не уверен, — то когда я уходил, там все было в полном порядке.
— Это ты помнишь, сержант, а описать комнату не можешь? — взорвался напарник Лукошникова, каплей Малыгин.
— Так вы ж должны знать, господин капитан-лейтенант, что при контузии «тут помню, тут не помню» — обычное дело! — не к месту развеселился отставной десантник.
И тут у Геннадия Лукошникова лопнуло терпение.
— Вот что, Федор Григорьевич, — негромко заговорил он, и Одинцов сразу и заметно насторожился. Ага, проняло! То ли еще будет! — нам нужны эти сведения и у нас не так уж много времени. Правда, и не настолько мало, чтобы не дождаться возвращения вашей супруги из гостей. Не поселится же она там навечно… а дом ваш стоит уединенно, до ближайшего жилья — километров пять по прямой…
Пистолет был уже в руках Лукошникова.
— Ты мне угрожаешь, капитан? — хрипло, словно ворот рубашки душил его, поинтересовался сержант.
— Угрожаю, Федя. Угрожаю. И тебе, и твоей жене, и деткам, если понадобится… — сочувственно покивал тот и вдруг замер.
Потому что предельно холодный женский голос отчетливо произнес за их с Малыгиным спинами:
— И совершенно напрасно.
Попытка повернуться к источнику звука провалилась с треском, точнее — с низким грозным ворчанием. Сочтя за лучшее не совершать лишних движений, Лукошников вывернул шею, скосил глаза, насколько это было возможно, и увидел вызывающе красивую женщину, стоящую в арочном проеме, ведущем из гостиной в холл. Безоружную, но что-то подсказывало капитану, что это только видимость. Как же она ухитрилась подкрасться… черт, одинцовская благоверная из пилотов, ну конечно же!
Источники ворчания располагались слева и справа от красотки. Мускулистые, серые с подпалинами. Метр с гаком в холке. Зубастые — это было очень заметно ввиду полного отсутствия намордников. С пугающим своей разумностью взглядом темных внимательных глаз. И даже такого мизерного изменения положения, как поворот головы, хватило, чтобы ворчание стало громче.
— Не советую вам шевелиться, господа, — изысканно-любезно проговорила Тара Одинцова. — Хампти и Дампти[8]не любят чужих и не понимают шуток. И они существенно быстрее любого человека. Если им не понравится ваше поведение, вся королевская конница и вся королевская рать будут собирать по кускам вас, а не их. Не думаю, правда, что соберут все: малыши постоянно голодны. Они ведь еще растут… дорогой, ты в порядке?
— Кто тебе позволил вернуться домой?! — взорвался Одинцов, пряча облегчение за вспышкой гнева.
— Прости, — голоском случайно напроказившей пай-девочки отозвалась любящая супруга. — Я больше не буду. Не ругай меня при посторонних, хорошо? Избавимся от… гм… гостей — все на твое усмотрение. И уйди, пожалуйста, с линии огня.
Сержант легко — нет, ну вы видели «инвалида»?! — скользнул мимо застывших контрразведчиков, проверил, судя по звуку, поданное оружие и уже вполне мирно произнес:
— Не буду ругать. И наказывать не буду.
— Как?! — теперь в голосе женщины слышалось разочарование. — Не будешь наказывать? Ну вот, я-то надеялась… можно сказать, все для этого сделала… а ты… медведь он и есть медведь. Лесной новоросский обыкновенный.
Впрочем, изображать обиженную кокетку хозяйке дома быстро надоело, и она деловито поинтересовалась:
— Кстати, а что тут творится?
— Эти господа желают получить информацию по некоторым моментам, касающимся Марии Александровны.
— Гамильтон?
Угол зрения был неудачным, но Лукошников все же увидел, как нарочитая расслабленность жены Одинцова сменилась исключительной собранностью.
— Угу, — угрюмо подтвердил сержант.
— Та-ак, — протянула женщина с явственно различимой угрозой. — Ну-ка, погоди. Сейчас все будет.
Что происходит, кап-три не очень-то понимал: по оперативным данным, Тара Этель Донован, мягко говоря, не слишком любила Мэри Александру Гамильтон. Что-то, очевидно, изменилось, но что? Тем временем госпожа Одинцова проделала короткую манипуляцию с браслетом, несколько секунд ожидания — и она отрывисто заговорила на кельтике, акцентируясь на каждом слове и рубя фразы, как топором:
— Добрый день, сэр. Да, код «ноль двадцать два-плюс». Заявились какие-то двое, представились… Тед?
— Сотрудниками имперской флотской контрразведки, — с готовностью подсказал Одинцов.
— Сотрудниками имперской флотской контрразведки. Задавали вопросы о Гамильтон. Хамили, угрожали Теду, мне и детям… да, сэр.
Должно быть, она передала сигнал с наручного коммуникатора на стационарный, потому что в воздухе развернулся виртуальный дисплей, с которого на Лукошникова и Малыгина на редкость злобно воззрился седой тип с резкими чертами лица, чью более чем внушительную нижнюю челюсть обнимали роскошные бакенбарды.
— Хамили, значит, — негромко выговорил он. — Угрожали. Гражданке Бельтайна. В ее же собственном доме. На моей земле. Ну-ну. Ты патруль вызвала?
— Так точно, сэр.
— Когда прилетят — пусть упакуют этих красавцев и доставят ко мне в офис. Разберемся, что это за контрразведка такая.
— Но, господин… — попробовал возмутиться Лукошников.
— Морган. Полковник Морган.
— Господин полковник, наши полномочия…
— Я ничего не знаю о ваших полномочиях. Поскольку вы не сочли нужным представиться официальным лицам, у меня есть все основания считать ваши документы поддельными. Пока не доказано обратное — вы арестованы. Особо отметь патрулю, Тара — чтобы никакой связи. Вообще никакой. При попытке сопротивления не церемониться. И вот еще что… кто с ними разговаривал? Ты или Тед?
— Я, сэр, — вступил в разговор Одинцов. — Я свяжусь с Марией Александровной.
— И как можно быстрее, — подвел черту седой.
Совещание грозило перерасти в перепалку. Обычно такое развитие событий Павлу Варнавскому даже нравилось, но сегодня все шло наперекосяк. Сколько-нибудь существенных сдвигов не было, Мария Александровна Корсакова по-прежнему представала со всех точек зрения чуть ли не святой. Впрочем, кое-где и…
— Да вы сами полюбуйтесь, Павел Иннокентьевич! — горячился только что вернувшийся с Кортеса Армен Саркисян.
Полюбоваться было на что. Как было известно Варнавскому (теперь известно; пришлось узнать), католическая церковь почитала среди прочих образ Девы Марии Над Звездами, считавшейся, наряду со святым Николаем, покровительницей тех, кто путешествует по Вселенной. Ее храм был в каждом космопорте, входящем в католическую зону влияния. Часовня — на каждой станции. Алтарь или хотя бы образ — на каждом корабле. Каноническим считалось изображение стоящей Богородицы, держащей в протянутых ладонях спираль Галактики.
