не потеряли, потому что по обычаю они требовали от графа чрезмерную ипотеку.
Я сказал «по обычаю», потому что кредиторы по опыту знали, что суды умудряются по тридцать – пятьдесят лет что-то иметь от спорного имущества, стараясь ничего не упустить. Император, так сказать, оказал им услугу, а также и двум упомянутым сестрам, сократив судебные процессы.
* * *
Что касается продолжительности судебных тяжб, то здесь надо сказать, что, например, коллегия нашего ордена в Могилеве имела тяжбу, которая длилась сто тридцать лет. Речь шла о земле, которую незаконно захватил один польский помещик. Когда пришло время выносить судебное решение, противоположная сторона подкупила судей, и они стали затягивать процесс на три года, десять лет, двадцать лет и т. д. О. Дезире Ришардо, который впоследствии стал провинциалом ордена во Франции, занимал должность ректора Могилевской коллегии; он изучил дело и пришел к убеждению, что законы или указы говорили в нашу пользу.
Он написал об этом министру, князю Александру Голицыну, а также послал ему доказательства нашей правоты. В ответ он получил гневное письмо министра, который писал: «Какая дерзость, будучи обычным частным лицом, толковать указы империи! Тем самым вы навлекаете на себя наказание, предусмотренное законами…» Понятно, что после этого у о. Ришардо пропало желание на чем-либо настаивать. Через два года иезуиты были изгнаны из России, а их имущество было передано российскому правительству. Я не удивлюсь, если узнаю (и хотел бы узнать), что с тяжбой, затеянной сто тридцать лет назад, покончили в считанные месяцы в пользу правительства.
А вот история о том, как один белорусский еврей помог великому князю Константину, брату Александра, составить достаточно верное представление о правосудии в России. Князь инспектировал войска, расквартированные в этом краю, и однажды, совершая конную прогулку в сопровождении адъютанта, увидел на улице еврея, которого узнал по его одежде, издалека не сильно отличавшейся от одеяния польских иезуитов, хотя вблизи их не трудно различить.
– Видите этого еврея? – спросил он своего адъютанта. – Сейчас я нагоню на него страху.
Сказав это, он громко и хрипло закричал:
– А ну прочь с дороги, мошенник, твой народ распял моего Спасителя!
– Совершенно верно, – крикнул в ответ еврей, отпрыгивая в сторону, – но верно и то, что судебный процесс длился менее суток, но если бы его судили в России, суд длился бы до сих пор!
Продолжая путь, великий князь со смехом рассуждал о той великой истине, которая заключалась в этом ответе…
…Я обедал за городом у господина Лаваля. Прибыв с некоторым опозданием, камергер Его Императорского Величества, тайный советник и служащий министерства иностранных дел господин Татищев сказал мне, что сильно устал этим утром, потому что исполнял роль судьи. В ответ на вопрос, который я ему задал, он ответил мне, что упомянутое министерство превратилось в суд, занятый рассмотрением дел, касающихся кочевых народов, зависящих от России.
– Сегодня утром, – сказал он, – я присудил пять тысяч семей одному из этих князей в ущерб другому.
– По апелляции, конечно же?
– Да, мсье.
– И без нее?
– Да, мсье.
– И с кем Вы выносили судебное решение?
– Должен был быть князь Чарторыйский [товарищ министра, выполнявший обязанности имперского канцлера или министра иностранных дел], но он не пришел, и мне пришлось судить совсем одному…
Однажды в одном очень хорошем доме я услышал такую фразу: «Он три раза чуть не проиграл тяжбу, хотя заплатил двенадцать тысяч рублей, чтобы выиграть ее».
Благодаря этой примечательной фразе мы в узком семейном кругу приступили к долгому обсуждению упомянутой тяжбы. Предмет судебного разбирательства стоил около сорока тысяч рублей. Три раза судьи были готовы принять определенное решение, но потом появилось письмо министра внутренних дел, поддерживающее одну даму, и процесс остановился. Наконец, неоспоримое право возобладало (по крайней мере, так говорят).
– Но эти деньги, конечно же, были даны только секретарям? – спросил я.
– Да, секретарям, – ответили мне, – но один из них без обиняков сказал, что получает шесть тысяч рублей, одна тысяча причитается ему, а об остальных пяти он должен отчитаться.
Куда пошли эти деньги? Я ничего об этом не знаю…
Это происшествие напомнило мне о том, как три или четыре года назад прусский посланник представлял интересы одного пруссака, получившего наследство в шестьдесят тысяч рублей. Это были вполне прозрачные, чистые от долгов деньги, полностью представленные суду и не имевшие никакого обременения и никакого другого претендента, однако заседавшие в суде люди ясно дали понять, что снять арест с этих денег можно будет только после того, как им будет отчислено семь тысяч, что и пришлось сделать.
* * *
…Когда допрашивают свидетеля, первым делом спрашивают, причащался ли он на Страстной неделе, а также задают другие подобные вопросы, касающиеся его поведения. Если он в чем-то заслуживает порицания, начинают наводить справки о нем самом, стремясь, по крайней мере, узнать, не лжесвидетельствует ли он.
Для того чтобы заставить свидетеля говорить правду, его довольно часто запугивают и даже бьют, хотя закон этого и не допускает. Во время царствования Павла I по ночам в тюрьмы вводили солдат в дьявольском одеянии, чтобы устрашить свидетелей, уже попавших в темницу, и заставить их говорить.
С этого царствования, во время которого было утверждено звание генерал-губернатора, не утихает большая путаница в делах, и все по той причине, что сферы полномочий гражданских и военных губернаторов четко не разграничены. Нет той четкой и непреложной грани, которая отделяет одну власть от другой. Отмечали, что лучшими судами являются суды первой инстанции, потому что на этом низком уровне интриги обычно не затеваются.
Суды портятся по мере их возвышения, и там, где речь заходит о Сенате, суд уже представляет собой не что иное, как игру случая, в силу того влияния, которым обладают люди могущественные, и особенно в силу влияния, которое имеет государь. Имперские прокуроры имеют огромное влияние, чрезвычайно важно, какой именно прокурор будет вести тот или иной процесс, а это зависит только от императора. Иногда мнение, которое министр высказывает как министр, противоречит мнению, которое он высказывает как судья, находясь на судебном заседании, потому что он знает, что на этот счет думает император, и с чистой совестью соглашается с его мнением.
Один честный сенатор, высказывая мнение, которое противоречило точке зрения министра юстиции, боялся обидеть последнего, и каково же было его удивление, когда министр, отведя его в сторону, сказал ему: «Вы доставили мне большое удовольствие, выступив против меня, потому что на самом деле я высказал такое мнение лишь ради того, чтобы угодить императору, в действительности же я
