я смогу залечить свои раны, пока не вспоминаю, что мы не на свидании.
Его глаза прищуриваются, когда он держит байк для меня. Я перекидываю ногу и скрещиваю руки на груди. Немного покачиваюсь, но он быстро поправляет. Я расслабляюсь, когда байк привыкает к моему весу.
— Ты поедешь или как? — мой голос дрожит от гнева. Он бросает на меня предупреждающий взгляд, будто говоря не давить на него слишком сильно. Была бы я умнее, то сделала то, что мы в академических кругах называем деэскалацией.
Вспоминаю эту фразу в своем учебнике.
Деэскалация — акт уменьшения интенсивности конфликта или потенциально насильственной ситуации.
Я до сих пор вижу образы полицейских, служб быстрого реагирования и медицинского персонала, деэскалирующих ситуацию. Я до сих пор слышу, как мой профессор напоминает нам, как важно при общении с психически больными или обезумевшими людьми сохранять хладнокровие, спокойствие и собранность, так сказать, не подливать масла в огонь.
Но все мои тренировки, мой опыт и мое образование сейчас ничего не значат, и я, кажется, не могу совладать со своим гневом.
Воздух между нами потрескивает, наполненный электрическими искрами.
— Ты собираешься просто стоять там и сердито смотреть на меня? Я не знаю, как управлять этой штукой, и сильно сомневаюсь, что он самодвижущийся.
Самодвижущийся? Боже, о чем я вообще думаю?
Его спина напрягается, и сначала он не реагирует. Когда мне надоедает, что он молчит или что он там, черт возьми, делает, и я открываю рот, он открывает свой и начинает говорить.
— Нет, не буду.
— Тогда почему застыл? — огрызаюсь я, моя кровь закипает.
Мускул дергается на его челюсти. Мое сердце непроизвольно колотится.
— Пытаюсь решить, нужно ли мне перекинуть тебя через колено прямо сейчас, или подождать, пока мы не доберемся до безопасного места.
У меня отвисает челюсть, и я смотрю широко раскрытыми глазами. Я хочу протестовать, но не знаю, что сказать или как реагировать. Он говорит это так… обычно. Как будто отшлепать мою задницу — это обязательная деталь, вопрос только в том, где и когда.
— Извини? — я, наконец, бормочу, лихорадочно оглядываюсь, вдруг, кто-то увидел или подслушал нас. — Я не помню, чтобы соглашалась на…
— Теперь у меня есть ответ, — удерживая байк ровно, он осторожно перекидывает ногу и занимает свое место передо мной. Заводит двигатель, набирает обороты. Я сжимаю ноги вместе, чтобы остановить вспышку эротического желания, но это безнадежно.
Мотоциклы заводят меня.
Константин заводит меня.
Угроза порки заводит меня.
К черту мою жизнь.
— Какой ответ? — спрашиваю я, но как только спрашиваю, ветер заглатывает мои слова и развевает волосы.
Вопреки здравому смыслу, я обнимаю его за талию, удерживаюсь на месте.
Двигатель урчит, как жеребец. Между гудением у меня между ног, его крепкой, мускулистой спиной, прижатой к моей груди, и страхом перед тем, что случится, когда эта поездка закончится, я чувствую себя чертовски неловко, когда он сворачивает на подъездную дорожку к дому, который кажется мне смутно знакомым.
Он останавливается и глушит двигатель. Тишина эхом отдается вокруг нас.
Я оглядываюсь вокруг, пытаясь определить наше местоположение, но здесь слишком темно.
— Где мы?
Он хмыкает в ответ, как будто ожидая, что я просто приму это.
Никаких объяснений. Никаких рассуждений.
Все это — то, как он ведет себя, как он разговаривает, как он принимает решения, не задумываясь, — напоминает мне о том, кто он такой: человек, который привык к лидерству и не знает другого пути. Человек, который привык к ответственности. Человек, привыкший быть главным. Вот кто он есть, вплоть до самых кончиков пальцев ног.
И по какой-то причине это понимание немного рассеивает меня.
— Аккуратнее, птичка. Надо слезать осторожно, чтобы не пораниться, — в одну минуту он выплевывает приказы, которые трудно проглотить, в следующую он нежен и осторожен со мной.
Я смотрю, как он переводит мотоцикл в нейтральное положение и держит его ровно, чтобы я могла слезть. Я держусь за его плечи, чтобы не упасть, прежде чем перекинуть ногу через борт.
Даже сейчас он не хочет, чтобы я упала или поранилась. Даже сейчас он присматривает за мной. И внутри мне становится грустно.
Я не знаю, что будет с Константином. Я не знаю, куда мы пойдем дальше. Когда думаю о том, что его поймают и потащат обратно в Десмакс, у меня желудок сжимается в узел. А еще понимаю, что если его поймают и запрут за решетку — это будет счастливый конец по сравнению с другими исходами, с которыми он может столкнуться.
Только когда мы оказываемся на полпути к дому, я понимаю, где мы. В детстве с родителями мы были здесь на набережной, тут недалеко родительский дом. Папа любил отдыхать тут на случай, если ему нужно будет быстро вернуться, а мама боялась длительных перелетов, так что для них это было легкое решение.
Я почти говорю ему, что мне знакома эта улица. Не уверена, что мы останавливались именно в этом доме, но точно близко. И тут до меня доходит, что он знает, где мы. Он специально выбрал это место. Хотя он, возможно, и не знает, что я отдыхала здесь в детстве, он хорошо осведомлен о том, как близко живут родители.
И теперь, со всеми сомнениями, с печалью о том, кто он такой, это тяжело давит на меня… Я хочу вернуться домой. Я снова хочу в свою кровать. Я хочу вернуться к тому, кем я была до всего этого: сильной, независимой женщиной, которая знала, чего она хочет и куда идет по жизни.
Но это невозможно. Теперь я не стану прежней.
А правда ли я хочу возвращаться к прошлому?
Дело моей жизни — помогать другим научиться справляться с психическими заболеваниями, научиться справляться с травмами, но сейчас я даже себе не могу помочь.
Склонив головы, мы быстро идем к входной двери. Он проводит пальцем по цифровой панели на двери, и замок открывается с тихим щелчком. Мышцы на его руках напрягаются и выпирают, когда он толкает дверь и жестом приглашает меня войти.
Это современное, роскошное место, безукоризненно чистое, с удобной мебелью, специально предназначенной для комфорта. Я задыхаюсь, когда смотрю в окно на ночное небо, звезды мерцают, как бриллианты.
Я открываю рот, чтобы заговорить с ним, когда он выкрикивает приказ.
— Раздевайся.
Я замираю и отвечаю не сразу.
— У тебя есть тридцать секунд, Клэр, прежде чем я начну считать.
— Считать… что? — спрашиваю я шепотом, одновременно возбужденная и напуганная.
— Сколько еще ударов ты заработала своим непослушанием.
Мне показалось, или его
