нас хороших песен в стране много?
— Много, но всегда нужно больше! — откликнулся я. — Вот, например, каждое Первое сентября одно и то же играет. Надоедает же! Вот, если старшие товарищи одобрят, следующая линейка пройдет под совсем другую музыку!
— Вот именно! — с улыбкой посмотрев на меня в зеркало заднего вида, кивнула она. — Хороших композиторов и поэтов много не бывает! А тебе еще и тринадцать лет — где такое видано?
— Я уникальный, но никому об этом говорить не собираюсь, — поделился я секретом. — Буду как все!
— И правильно! — кивнула Пахмутова. — Уникальность уникальностью, но задавак никто не любит!
Всенародно любимая композитор живет в новенькой девятиэтажке — кооперативная, наверное. Вот здесь консьержка уже была в наличии. Поздоровались, прокатились на лифте и вошли в квартиру. Зона уюта начиналась сразу с прихожей — темного цвета обои, на полочке зеркала — разные женские фуфырики, мебель — деревянная и, похоже, правильно-старая. Под ногами — мягкая ковровая дорожка, а из комнаты вышел нас поприветствовать одетый в халат Николай Николаевич Добронравов — муж Александры Николаевны.
— Коля, у меня теперь новый соавтор! — подколола его жена.
— Здравствуйте! — поприветствовал я его. — Мне ваши стихотворения очень-очень нравятся!
— Вот спасибо! — улыбнулся он и спросил. — А ты, значит, наше юное дарование?
— Можно и так сказать! — не стал я стесняться.
— Сережа сочинил очень много замечательных детских песен. Причем совершенно не имея музыкального образования!
— Если бы в Гнесинке учили сочинять песни, Советская музыка покорила бы весь мир! — отмахнулся Николай Николаевич.
— Покорми, пожалуйста, Сережку, мне нужно Эдику позвонить! — отдала распоряжения Александра Николаевна.
— Пойдем! — позвал меня Добронравов.
По пути вымыл руки в ванной импортным земляничным мылом, и мы зашли на кухню. Мебель «правильно-старая» и здесь, но антиквариатом я бы это не назвал — выбирали явно ориентируясь на вкус, а не на дороговизну.
— У нас есть щи и жаренная картошка с мясом, — огласил меню Николай Николаевич, зарывшись в холодильник.
— Второе, если можно! — попросил я.
Пока он разогревал картошечку, попросил рассказать ему стихи. Я рассказал.
— Феноменально! — сделал он все тот же вывод. — А ты только детские пишешь?
— Нет! — покачал я головой и приоткрыл завесу тайны. — Я любые могу, на любую тему. Но мне больше нравятся те, которые хорошо ложатся на музыку. Люблю хорошие песни! — образцово-детская счастливая улыбка.
— Да ты талант! — улыбнулся в ответ Николай Николаевич. — Покажешь?
— Конечно! — кивнул я и запел.
— Кто молчал в ответ, медлил в ночь уйти…[4]
— Великолепная стилизация под фольклор! — выдал Добронравов свое авторитетное мнение. — И очень красивые образы!
— Спасибо, ваша похвала для меня безумно много значит! — поблагодарил я.
Поэт (тоже не «член», кстати — только в следующем году примут, хотя, казалось бы, ему за одну только «Великолепную пятерку и вратаря» должны были все возможные титулы выдать) выставил передо мной тарелку с картошкой, снабдив ее тарелкой с солеными огурцами и помидорами. Ломоть черного хлеба — в наличии!
— А мне ты другую песню про коня пел! — появилась в кухне Александра Николаевна.
С набитым ртом отвечать не стал, прожевал и пояснил:
— Мне лошади нравятся! А кто это все готовил?
— Я! — с улыбкой призналась Пахмутова.
— Очень вкусно, спасибо большое!
— Кушай на здоровье! Сейчас Эдуард Хиль приедет.
— Как во сне! — поделился я ощущениями.
— Мир — очень интересная штука! — заметил Николай Николаевич.
— Очень! — согласился я. — Меня вот в середине лета машиной задавило, и нас с мамой в Кисловодск отправили, подлечиться. Так мы там председателя колхоза встретили — его лошадь в лоб лягнула, а ему хоть бы хны!
— Крепок! — уважительно признал Добронравов.
— А вчера на картошку поехали, и оказалось, что работать будем именно в его колхозе!
— Удивительное совпадение! — улыбнулась Пахмутова.
— Вы же не сочтете меня мерзким и жадным, если я спрошу, сколько платят за стихи «не-членам»? — обратился я к опытному Николаю Николаевичу.
— Что ты, Сережа! — с немного расстроенной улыбкой — обидно, когда не ценят! — покачал он головой. — Жадина таких стихотворений никогда не напишет. «Не-членам», — он ухмыльнулся. — Платят по сорок копеек за строчку.
— Спасибо! — поблагодарил я. — А вот прозаикам за авторский лист платят. Как вы думаете, по какой сетке бы тарифицировали роман с стихах «Евгений Онегин»?
Хозяева жилища хохотнули.
— Или наоборот — поэму Гоголя «Мертвые души». Строчек там ухх! — добавил я.
Смех зазвучал еще вкуснее. Закрепляя успех, рассказал им пару анекдотов — про поэта и композитора соответственно. Хе, судя по лицам, отныне я здесь всегда желанный гость! И замечательно — такие связи нам ох как нужны.
— А анекдоты тоже сам придумываешь? — спросил Добронравов.
— Частично! — ну не переобуваться же? Встал на путь попаданца — будь добр пройти его до конца. — Я уже три фельетона про американцев в «Юность» отправил, Борис Николаевич обещал подумать, и, возможно, напечатать.
— Удивительно разносторонний талант! — покачала головой Пахмутова.
Я доел, Николай Николаевич остался на кухне мыть посуду, а Александра Николаевна повела меня в рабочий кабинет — здесь стоит настоящий рояль. Вдоль стен — куча шкафчиков, забитых всяческой сувениркой — как отечественной, так и импортной.
— У вас интересно! — сделал комплимент хозяйке, с удовольствием разглядывая жуткую африканскую маску.
— Знакомые дарят, — немного смущенно пояснила она.
Какие мы скромные!
— Черное на белом, кто-то был не прав, я — внеплановый сын африканских трааав… — подкрепил статус музыкально одаренного мальчика кусочком песни.
— Это про студентов университета Дружбы Народов нашей зимой? — хихикнула она.
— Да! — хохотнул я.
— Смешно!
В дверь позвонили, Пахмутова попросила меня подождать в очень уютном мягком кресле, и покинула «офис», чтобы через пару минут вернуться с переодевшимся в брюки и рубаху мужем и одетым в костюм человеком-мемом Эдуардом Хилем, красивым, тридцатичетырехлетним, с шикарной черной шевелюрой.
Поднявшись на ноги, пожал выданную мне звездой руку — рукопожатие добротное, крепкое — и Хиль без нужды представился:
— Хиль, Эдуард Анатольевич. Артист.
— Ткачёв, Сергей Владимирович. Пионер.
— И начинающий поэт-песенник! — добавила Пахмутова. — А еще — композитор и прозаик.
— И немножко драматург! — скромно шаркнул я ножкой по ковру.
— Человек-оркестр, стало быть! — мягко засмеялся Хиль и обратился к женщине. — Александра Николаевна, Николай Николаевич, вы же знаете — я к вам всегда с огромной радостью в гости прихожу, но у меня через три часа запись на «Мелодии»… — с извиняющейся улыбкой развел он руками.
— Успеем! — заверила его композитор, усадила Хиля с мужем на диван и посмотрела на меня. — Сережа, отпустим Эдуарда Анатольевича побыстрее?
— Конечно! — подтвердил я. — Давайте с «Дважды два четыре» начнем!
Песенка была освоена за пятнадцать минут. Еще за десять — потому
