гражданин следователь?
Она что, издевается? Какая к черту Ницца!
— Я в очередной раз напоминаю вам, гражданка подследственная, — сурово произнес Кузин. — Что вопросы здесь задаю я. И вам на них надо отвечать, а не заниматься антисоветской агитацией.
Она кивнула и снова как бы потухла. Финкельштейн поморщился и помотал головой: нет, Кузя, так ты ничего не добьешься!
Финкель встал, скрипнув портупеей и сапогами, прошелся по комнате — и следователь, и подследственная проводили его взглядом, он этого и добивался. Затем, по своему обыкновению, уселся на край стола. Стол качнулся, бумаги поехали по направлению к тугому заду чекиста.
— Моя фамилия Финкельштейн, я коллега вашего дознавателя уполномоченного Кузина («Молодец, всегда повышает следователя в должности — не помощник какой-то, а полновесный уполномоченный»). Вопросы вам задаются не для нашего тут развлечения, а для выяснения всех обстоятельств дела. И дело у нас с вами серьезное. Если мы квалифицируем вас по статье 58 часть 10 — антисоветская пропаганда и агитация — это одна история. Вот то, что вы тут рассказывали про вашу ненависть ко всему советскому, тянет не ниже, чем на полгода. Немного, правда? С вашим-то опытом отсидок — я тут полистал дело. Но учтите, что «не ниже». Верхняя граница не указана, вы меня понимаете? А вот если вы будете молчать и упорствовать, то получается, что вам можно инкриминировать статью 11 — организация и подготовка преступлений, а это совсем другое наказание. Теперь о вашем самозванстве. Вы тут себя объявили великой княжной Анастасией…
— Я ничего не объявляла. Я — Мария Романова, но если вам хочется по каким-то причинам величать меня Анастасией, то я не против, как вам будет угодно.
— А мы, Надежда Владимировна, тут никого не величаем. Мы пытаемся прояснить все обстоятельства, и вы нам в этом мешаете. Я просто обязан вас предупредить, что если вы и дальше будете так упорствовать в том, что являетесь дочерью бывшего царя Николая Второго, то придется присовокупить и статью 13 — активная борьба с революционным движением при царском строе и в годы гражданской войны. А это уже не ниже трех лет и вплоть до… Не говоря уж о таких статьях, как 58 часть 1 — измена родине, там вообще высшая мера пролетарской защиты — расстрел. Оно вам надо? Вы меня понимаете?
Иванова-Васильева пожала плечами. Кивнула.
— Ну, вот и славно. Так что вам прямой резон с нами сотрудничать, оставить выдумки про голубую кровь и начать рассказывать все, как было. Потому что в этом случае мы можем ходатайствовать о смягчении наказания с учетом ваших признательных показаний. Это тоже, надеюсь, понятно?
Она снова кивнула.
— Прекрасно! Тогда давайте продолжим вашу беседу с гражданином следователем Кузиным. Прошу вас, Никита Васильевич!
Вот же ж ушлый! Ловко он разыграл сейчас плохого следователя, прямо как их учили. Значит, теперь он, Кузя, будет добрым, с этой минуты дамочка должна остерегаться сурового Финкеля и доверять мягкому ему. Ну что, надо додавить, пока есть такой момент!
— Итак, вы подтверждаете, что собирались бежать за границу СССР с целью заняться антисоветской деятельностью?
— Нет, гражданин следователь, не подтверждаю. Я собиралась воссоединиться с родственниками. А вовсе не заниматься, как вы изволили выразиться, деятельностью.
— Хорошо, я отмечу в протоколе, что вы не собирались заниматься за рубежом контрреволюцией. Видите, как пошло у нас дело? Если вы к нам по-доброму, то и мы со своей стороны — по-человечески.
Финкельштейн хмыкнул в своем углу. Не поймешь, то ли одобрительно, то ли издевается как всегда.
— Продолжим. Из материалов дела следует, что вы 7 апреля 1934 года явились на исповедь в церковь Воскресения на Семеновском кладбище к священнику Ивану Дмитриевичу Синайскому. Подтверждаете?
— Подтверждаю.
— Почему именно к нему?
— Мне его рекомендовали как человека, которому можно довериться.
— Кто рекомендовал?
— Там написано…
Никита хотел было вспылить, но подследственная поняла, исправилась, заторопилась:
— Иеромонах Афанасий.
— И представились Синайскому как?…
— Как дочь бывшего царя Анастасия Николаевна Романова.
— Опять двадцать пять! Да что ж это такое?!
Кузин вскочил и заходил по комнате, не обращая внимания на знаки которые ему делал из своего угла Финкельштейн.
— Так вы Мария или Анастасия, давайте же внесем, наконец, ясность!
— Давайте, — спокойно и тихо сказала Надежда Владимировна. — Я же вам пытаюсь объяснить, но вы меня не слушаете. Все вокруг говорят о том, что спаслась Анастасия, а не я. Поэтому гораздо легче представляться Анастасией — ее все знают — а не своим настоящим именем. Тем более, что мне это было очень легко, кто ж знал Швыбзика лучше меня!
— Кого? — Кузин перестал ходить и прислушался к странному имени.
— Швыбзика. Это я ее так называла. За вертлявость и неусидчивость. Знаете, она была очень способная девочка, и как все способные — ужасно ленивая. Даже ленивее меня. Больше всего любила розыгрыши, обожала шутить и представлять в лицах. Крайне похоже и очень смешно, между прочим! Мы, младшие, очень дружили. У старших — Тани с Олей — была своя жизнь, хотя мы все, конечно, были дружны, но две старших сестры были очень близки друг к другу, и соответственно же — мы, две младших. Поэтому мне легко представить себя Настей.
После такой длинной тирады она замолчала. Действительно, надо же, как разговорилась!
Подследственная пожевала губами и вдруг продолжила:
— Я вижу, что вы категорически отказываетесь мне верить. Что ж, не верьте. Я, наверное, на вашем месте тоже бы не поверила. Но почему вместо того, чтобы уличить меня в этой чудовищной лжи, задав несколько очень простых вопросов о жизни царской семьи, что-то вроде мелких бытовых подробностей, которые может знать только член семейства, вы уцепились за какой-то побег? Нет-нет, — заторопилась она, увидев, как дернулся помощник оперуполномоченного. — Я ни в коем случае не хочу указывать вам, о чем меня спрашивать, я просто готова к любому опознанию. Ведь есть же кто-то, кто помнит царских дочерей в лицо. Да, меня трудно узнать, я понимаю, но какие-то особенности внешности остались.
— А почему вы только сейчас решили открыться, Надежда Владимировна? — спросил из своего угла Финкельштейн. — Прошло 16 лет с момента вашего, как вы утверждаете, чудесного спасения, а объявиться вы решили только сейчас?
— Гражданин следователь Финкельштейн, вас когда-нибудь били? Вы когда-нибудь сидели в карцере?
— Гражданка подследственная, — строго ответил Финкель. — Вы опять пытаетесь устроить допрос нам, а на допросе-то сейчас находитесь вы. Итак, я задал вам вопрос: почему вы полтора десятка лет молчали, а теперь вдруг опомнились?
— Не полтора десятка. До 1923 года верные люди вполне знали,
