сосредоточивается весь 8-й механизированный корпус.
Механик-водитель так резко тормознул машину, что я сильно стукнулся лбом о погон башни (танкошлема у меня не было, а пилотка — плохая защита). Стиснув от боли зубы, выглянул через люк: остановилась не только наша машина, а вся колонна. В чем же дело? Выбираюсь из башни, спешу к головному, мазаевскому танку.
— Где капитан? — спрашиваю механика-водителя.
— Ушел вперед выяснять обстановку, — ответил тот в приоткрытый люк.
— Один?
— Нет, с майором Сытником и капитаном-пехотинцем.
Капитан-пехотинец — это было понятно: стрелковые полки с утра здесь ведут бой. А как в Перемышле оказался майор Сытник, начальник штаба 67-го танкового полка? Его полк, как мне было известно, идет следом… Может, обошел нас другой дорогой?
Гадать долго не пришлось. Вскоре из проулка показались майор Сытник и капитан Мазаев. Маташ Хамзатханович, как всегда, шагает размашисто, твердой поступью. От всей его ладной фигуры, затянутой в изрядно пропыленный комбинезон, по-прежнему веет уверенностью и сдержанной силой. Только лицо, обрамленное черным танкошлемом, чуть потемнело, а в глазах появился какой-то новый, неведомый мне оттенок, и разрез их стал вроде длиннее и уже.
— Ничего, что отклонимся от своего маршрута. Зато дело хорошее сделаем, — говорил Сытник Мазаеву, когда они подошли к колонне. Маташ Хамзатханович удивленно вскинул брови, строго посмотрел на своего давнего друга:
— Что ты меня, дорогой товарищ, уговариваешь? Будто я сам не понимаю…
Из дальнейшего разговора выяснилось, что майор Сытник выехал сюда вслед за разведчиками, чтобы на месте выяснить обстановку, встретить здесь батальоны своего полка и повернуть их на юг, к Самбору. Тут на развилке дорог и увидел его начальник штаба стрелкового полка, с которым Сытник, еще будучи командиром батальона, не раз участвовал в совместных учениях.
— Выручай, друг, а то форменная труба, — взмолился капитан-пехотинец. — Видишь, немцы через Сан бронетранспортеры и мотоциклы переправляют. Подбрось хоть роту танков.
Но у майора Сытника здесь не было ни одного танка. Полк идет где-то по дороге. А время не терпит: враг вот-вот вслед за бронетранспортерами и мотоциклами начнет переправлять танки и артиллерию. Он может смять редкие цепи наших стрелков, прорваться, к дороге Перемышль — Львов. Тогда расчлененная стрелковая дивизия окажется в тяжелом положении и намного осложнятся условия маневрирования для 8-го механизированного корпуса, части которого идут по этой дороге.
Тут-то как раз и подоспел капитан Мазаев со своим батальоном. Маташ Хамзатханович с полуслова понял майора Сытника и начальника штаба стрелкового полка. Теперь он прикидывал, как лучше организовать атаку, чтобы одним ударом сбросить переправившихся немцев в реку Сан, ликвидировать их плацдарм на восточном берегу. Времени для подготовки к бою не было, обстановка не позволяла сделать все так, как на учениях: вывести командиров рот на рекогносцировку, наметить ориентиры, поставить задачи. Надо было дорожить каждой минутой.
«Делай, как я!» — после короткого раздумья подал он команду сигнальными флажками, поднявшись на танковую башню вместе с майором Сытником.
Прикрываясь пригородными строениями, а затем густыми зарослями кустарников, Мазаев повел роты в обход и вышел с ними в полутора километрах восточнее немецкой переправы. Фашисты скопились на противоположном берегу, стянули к парому танки и артиллерию.
Действуя все теми же флажками, комбат просигналил: ротам развернуться в линию и открыть огонь по переправе. Тридцать семидесятишестимиллиметровых танковых пушек разом ударили по врагу, скучившемуся у переправы. Вслед за этим танк капитана Мазаева рванулся вперед, а справа и слева, опережая комбата, ринулись танковые роты.
Танки прошли через передний край нашей обороны и обрушили всю силу своего огня и брони на врага. Казалось, вся ярость, что накапливалась сегодня у танкистов с утра, выплеснулась разом, захлестнула весь этот прибрежный участок. В смотровую щель я видел, как опрокидывались вверх колесами мотоциклы, как факелами вспыхивали бронетранспортеры, как бежали и падали зеленые фигурки, пока их не скашивали пулеметными очередями.
Из-за Сана ударила тяжелая артиллерия, поднялись в воздух немецкие самолеты. Но было уже поздно: танки капитана Мазаева сделали свое дело и, рассредоточившись, выходили на свой маршрут.
Бой длился не более часа, но после него немцы топтались под Перемышлем целую неделю.
Два последующих дня войны, 23 и 24 июня, я не видел капитана Мазаева. В эти дни наша дивизия почти не участвовала в боях, совершала беспрерывные марши. Не успели сосредоточиться в лесу северо-западнее Самбора, как получили приказ идти на Яворов, из Яворова — на Львов, из Львова — на Броды.
Взгляни, читатель, на карту, найди на ней эти города и поселки. Теперь прикинь, сколько километров мы прошли? Свыше четырехсот. Это «чистых», по прямой дороге. А нам же приходилось делать обходы, колесить по проселкам, рассредоточиваться перед бомбежками, вновь выходить на дорогу. Значит, надо прибавить еще полторы-две сотни километров.
Здесь на редкость красивые места: пестрые от луговых цветов поймы рек, живописные взгорки, зеленые лужайки, чистая гладь озер и прудов, светлые березовые рощи, чередующиеся со звонкими борами и тихими дубравами.
Нам тогда было не до щедрых красот природы этих мест. Да и смотрели мы не на живописные пригорки, не на зеленые лужайки, а в небо, знойное, серо-голубое, будто пропыленное, грозное. То и дело слышались команды «воздух». Танки и автомобили мигом сворачивали с дороги, рассыпались в разные стороны. Из люков фашистских самолетов сыпались бомбы. От их зловещего воя сжимались сердца, а взрывы так сотрясали сухую землю, что казалось, будто она раскалывается вдоль и поперек, рассыпается под тобой.
Они налетали целыми тучами, закрывали небо, шли на нас волна за волной, а под ними вырастал адски черный лес разрывов; вывороченная земля, не успевая оседать, взметалась вверх новыми и новыми взрывами, и тогда казалось, что вокруг не осталось ничего живого. Но нет, как только самолеты улетали, сразу же то в одном месте, то в другом, то в третьем, то одновременно в нескольких местах оживали моторы. Танки, тягачи и уцелевшие автомобили выходили на дорогу, двигались дальше.
Немало изуродованных машин — танков, броневиков, тягачей, автомобилей — оставили мы на этих дорогах, многих товарищей, еще, по существу, не воевавших, схоронили на обочинах. Тогда мы не знали, никак не могли понять, чем вызваны эти беспрерывные марши. Другие дивизии вели тяжелые бои — одна сдерживала бешеный натиск врага под Перемышлем, другие дрались под Рава-Русской, Радеховом, Луцком, а мы все еще маршировали, без боя теряли машины и людей. Незнание обстановки порождало разные кривотолки, нелепые догадки, противоречивые слухи.
Солдатская фантазия многое добавила и к тому, что произошло на исходе первого дня войны под Перемышлем, на восточном берегу Сана. Вокруг первого боя, который в самом деле удачно провел батальон
