мотоцикл. И снова вдруг явственно послышался шорох, но теперь где-то сбоку.
«Нет, это не глухарь, подобные шорохи могут издавать только две ноги, принадлежащие двуногому существу, поэтому зверь должен быть двуногим», – подумала я.
Мы надели шлемы, уселись на мотоцикл, Гжегож пристегнул меня каким-то ремнём, я обвила руками его талию и прижалась к спине, пышущей исцеляющим теплом. Мотор взревел, нарушив затаившуюся тишину, и мотоцикл, с шумом разрезая упругие воздушные толщи, понёсся к Варшаве.
Нас втянуло в городской ревущий многоголосый вечерний трафик. Вспыхнули фонари на улицах Варшавы, отодвинув звёздное небо в чёрную бездну космоса, мелькнули величественные крутые высотки, вылитые из стекла, остался позади Дворец Культуры, и мы въехали на мост Понятовского – внушительное, впечатляющее архитектурное сооружение через Вислу.
Мотоцикл Гжегожа ловко сновал между автомобилями, озверело мчащимися куда-то. Его широкая спина атлета, заслоняла меня от ветра и давала животворящее тепло. Прильнув, я не хотела прервать этого оздоровляющего сеанса, но Гжегож, вынырнув из нескончаемого потока машин, свернул вправо и остановился как раз посередине моста у тротуара для пешеходов. Там, где возвышалась одна из мощных мостовых опор, вклиниваясь между перилами. Она напоминала очертаниями изящную звонницу или каплицу* при дороге, и висела над бушующими водами Вислы, совсем не похожая на трамплин для прыжков в воду.
– Стоит, – сказал Гжегож, снимая шлем.
– Кто?
– Слушай меня внимательно! – зашептал он, – Будь спо-койна и не реагируй на мои действия – я должен спасти её!
– Да кто это, наконец? – прошептала я испуганно.
– Девушка-самоубийца! – коротко бросил он.
Один бесшумный прыжок, и он – у псевдо-каплички, где решётчатые перила и бетонный архитектурный вымысел, об-
* Католическая часовенка, божница.
ведённый узким парапетом на уровне тротуара, создают угол, и небольшая худенькая фигурка по другую сторону ограды с мертвенно-бледным лицом, приросшая к бетонной стене над чёрной бездной.
– Не подходи! – крикнула она. – Иначе я сейчас же бро-шусь вниз!
Её и без того испуганное лицо исказил страх, оно бледным зеленоватым пятном выделялось на фоне тёмного колосса, отбрасывающего большую чёрную тень от близстоящего фонаря, а трепещущая фигурка за перилами, накрытая тенью, только слабо угадывалась. Бледно-зелёное пятно метнулось, фигурка скользнула, не отделяясь от стены, переступив с ноги на ногу и отступив от ограды, ладонью левой руки ища шероховатую точку опоры на гладком бетоне, а кончиками пальцев правой руки судорожно цепляясь за поручень, и едва удержав равновесие, застыла.
– Подожди, я сейчас обойду с другой стороны, и мы, взяв-шись за руки, прыгнем вместе в сторону спасительной смерти. Я хочу броситься вместе с тобой! Надеюсь, ты не откажешь мне в этой просьбе! – говорил Гжегож, обращаясь к девушке тихим голосом.
Бледно-зелёное пятно её лица обеспокоено заметалось, но фигура, к счастью, осталась неподвижной. Едва вырисовывающийся силуэт, который принадлежал женщине, стоял на опасной линии, отделяющей жизнь от смерти, а всё её существо пыталось оценить правильность выбора и найти в себе силы порвать эту тонкую связующую нить. Узкий парапетик, где едва умещались ступни её маленьких ног, был границей между безмятежной вечностью и брутальной обыденностью, которую она намеревалась оставить по ту сторону моста, вырвать из клокочущего сердца и улететь в манящую неизвестность.
Моё же сердце разрывалось от жалости к существу, выбравшему смерть как избавление от жизни. Меня сковало сознание собственного бессилия. Ленивая сонная мысль начинала пробуждаться. Голова ракалывалась от боли.
Гжегож, с ловкостью циркового акробата сделав сальто на поручнях ограды, легко шёл по парапету, цепляясь руками неизвестно за что, обогнул необъятную полую колонну, пройдя над зияющей пастью реки, и приблизился к девушке. Она не шевелилась, превратившись в статую.
Моё сердце трепетало от страха. Казалось, одно неосторожное движение, и они свалятся в реку, затаившуюся в ожидании жертвы. Возможно, это длилось несколько мгновений, но они показались мне долгими часами. Гжегож что-то тихо говорил своим проникновенным спокойным голосом, но что, я не сумела разобрать, оглушённая грохотом трамвая, равнодушно катившего через мост в сторону центра.
Грохот удаляющегося трамвая и шум машин мешали мне сконцентрировать слух. Я присела на корточки и почти поползла к «капличке», затем выпрямилась, спрятавшись за внутренней частью стены. Теперь я видела только руку девушки, в нервном напряжении, сжимающую поручень ограды, но зато отчётливо слышала голос Гжегожа.
– Мы полетим в объятья смерти, взявшись за руки. Не бой-ся! Вдвоём умирать легче. Но позволь мне встретить смерть лицом! Я хочу вкусить ощущение полёта, представив себя птицей!
– Ты тоже хочешь оставить этот мир, полный зла и наси-лия? – послышался тихий взволнованный голос.
– Если это возможно, я хочу сделать тебя счастливой хотьнемного, и если твоё решение оставить всё именно сейчас непоколебимо, я разделю с тобой то, что ты намереваешься сделать, хотя и глубоко уверен, что распоряжаться своими жизнями мы не имеем права – они принадлежат не нам!
Девушка что-то еле слышно пролепетала. После короткой паузы, которая показалась мне вечностью, Гжегож продолжал.
– Улететь с тобой в пропасть для меня равносильно тому,что очистить совесть, а это гораздо лучше, чем обречь себя на страдания от сознания бессилия помочь заблудшей душе.
Я не смогу далее принимать божественный дар жизни, пройдя равнодушно мимо существа, которое совершает насилие над телом, преждевременно вырывая душу. Кто, как не я, познал щемящую боль раненного сердца! Кто, как не я, лихорадочно концентрировал в себе внутренние силы и зализывал зудящие раны. Кто, как не я, забыв о душе, превращал своё тело в груду пепла и снова усилием воли возрождался из него, словно птица Феникс. Вот тебе моя рука, – послышался едва отчётливый шорох, – и моя жизнь, которую я отдаю в твои руки!
Снова загромыхал трамвай, и с диким воем пронёсся грузовик, словно отрезая реальность от небытия. Справа сгрудилась толпа зевак из случайных прохожих, которые, как мне показалось, вели себя слишком беспокойно и, разинув рты, приблизились слишком близко. Присев на корточки, я поползла к ним.
– Отойдите подальше, – громко прошептала я. – Иначеможет случиться непоправимое!
– А шшь-то сь-здесь деля-ают рюсские? – спросила по-жилая присусыкивающая дама, с еврейской фигурой, с беспокойством в голосе обращаясь к пожилому седовласому мужчине со средневековой тросточкой в руках.
– Дорогая, как?! Ты не слышала о русской мафии?!.. – вос-кликнула другая, чуть помоложе, сверкнув стёклами очков в мою сторону. – Все газеты теперь только и пишут об этом! Представь себе, дорогая, Варшава для них – Америка! – её глаза расширившись, уставились на меня поверх очков удивлённо, словно увидели динозавра. – У них здесь главный
