Книга Солнечный удар - Михаил Широкий

как чувствовал, что добром это не кончится… Да, да, – возгласил он, усиленно вращая глазами, будто прозревая что-то никому, кроме него, не видимое, – можешь, если хочешь, смеяться, но у меня было предчувствие. Я не хотел сюда идти. Я знал, что всё плохо закончится. У меня чуйка на это!

– Знал, так чё ж не сказал? – спросил Андрей, в самом деле не сумевший сдержать усмешки.

Уловив её, Димон просто взвился и, казалось, едва не кинулся на приятеля с кулаками. Во всяком случае, он судорожно стиснул их и, буравя товарища потемневшим, негодующим взором, с явной угрозой прошипел сквозь сцепленные зубы:

– Ты ещё поговори мне тут! Сам виноват во всём, ещё и ржёт. Из-за тебя вся эта хрень. Твоя затея! Ты затащил нас в эти дебри. Что теперь прикажешь нам делать? Как выбираться отсюда?

В свою очередь почувствовав раздражение, Андрей ответил напарнику пасмурным взглядом и холодно возразил:

– Я тебя силком не тащил. Я предложил – ты согласился. Так что нечего теперь виноватым меня выставлять. Ты, слава богу, не младенец уже, сам принимаешь решения… Должен, во всяком случае, – не без иронии присовокупил он.

Эти слова ещё больше взбесили Димона. Он совсем уже озверело уставился на приятеля и, дрожа от едва сдерживаемой ярости, заголосил пуще прежнего:

– Вот в том-то и дело, что ты почти силком меня потащил! Я сидел себе спокойно, книжку читал, собирался уже домой идти. И тут вдруг тебя нелёгкая принесла с твоими дурацкими предложениями! А я не хотел идти ни на какую речку. И тем более плыть в такую даль. Даже не думал. Только после твоих уговоров сдуру согласился…

– Ты вообще многое в жизни делаешь сдуру, – пробормотал Андрей, искоса, с лёгкой гримасой пренебрежения взглядывая на неистовствовавшего, брызгавшего слюной товарища.

– Что-что? – услыхав эту реплику, воскликнул Димон, сузив глаза и уткнув в собеседника пронзительный, сверлящий, как бурав, взгляд. – Ну-ка повтори, что ты там брякнул!

Андрей, видя, что приятель не в себе, и поняв, что продолжение разговора в подобном тоне может далеко их завести, взял себя в руки и, решив снизить градус внезапно вспыхнувшей взаимной враждебности, примирительно произнёс:

– Да ладно тебе, забудь.

Но Димон не желал успокаиваться и, яростно тараща глаза и сжимая увесистые кулаки, продолжал приставать к напарнику:

– Нет, ты скажи, скажи, не стесняйся! Мы тут вдвоём, далеко от всех, нас никто не услышит. Так что можем быть совершенно откровенны. Можем высказать один одному всё, что думаем друг о друге. Всё, что всегда так хотелось сказать, да как-то неудобно было. Что-то мешало, останавливало в последний момент…

Уловив какие-то новые, не совсем обычные нотки в голосе друга, Андрей взглянул на него внимательнее – хотя в темноте мало что мог различить – и, чуть помолчав, вполне серьёзно поинтересовался:

– И что же останавливало тебя в последний момент?

Ответом ему была тишина. Словоохотливый до этого Димон вдруг умолк, будто язык проглотил. Лишь пробурчал что-то нечленораздельное, повертелся на одном месте и, видимо не сочтя нужным продолжать этот явно становившийся нежелательным для них обоих разговор, снова оборотился к реке и стал вглядываться в расстилавшуюся над её гладью и сливавшуюся с ней плотную чернильную тьму.

Андрей же, довольный тем, что не на шутку разошедшийся приятель наконец угомонился и отстал от него, взирая на него сзади, насмешливо покачал головой и чуть погодя тоже обратил взор в сторону реки, словно пытаясь разглядеть там то, что дало бы ответ на терзавшие и изводившие его вопросы, на которые, возможно, вовсе не было ответов.

Молчание продолжалось несколько минут, в течение которых друзья, стоя чуть поодаль один от другого, точно посторонние, пялились, практически ничего не видя, в окрестный мрак, прислушивались к доносившимся из темноты смутным, приглушённым звукам и думали каждый о своём.

Прервал затянувшееся безмолвие Димон. Тяжело вздохнув, как бы в ответ на свои унылые, безотрадные думы, он хмуро глянул на товарища и глухо спросил:

– Ну, чё делать будем?

Андрей, также отвлёкшись от своих не менее сумрачных раздумий, чуть скривился и развёл руками.

– Ну, идти сейчас куда-то по такой темени не имеет смысла. Забредём в ещё худшие дебри. Мы даже примерно не знаем, куда путь-то держать.

Димон недовольно фыркнул.

– И что ж ты предлагаешь?

Андрей подумал мгновение-другое и, ещё раз мельком оглядевшись, решительным тоном заявил:

– Заночуем здесь. А утром изучим местность и попытаемся найти дорогу. Если повезёт, так и лодку найдём, – её не могло отнести далеко при таком хилом течении.

Димон в сомнении качнул головой.

– Спать здесь? Прям на песке?

Андрей не слишком весело усмехнулся и указал пальцем куда-то чуть подальше.

– Ну, не хочешь на песке, можешь вон там, на травке, если тебе так больше нравится. Ничего лучшего предложить не могу. Гранд-отеля тут, как видишь, нет.

Димон, порыскав глазами туда-сюда, точно в поисках более комфортного места для ночлега, но, видимо, не найдя ничего подходящего, вновь испустил тягучий вздох, опять пробубнил что-то себе под нос и угрюмо поглядел на друга, очевидно по-прежнему видя в нём главного виновника случившегося с ними.

Андрей подумал было, уж не собирается ли приятель снова поскандалить и попытаться выяснить отношения. Но на этот раз всё ограничилось косыми взглядами и сердитым невнятным бормотаньем. Димон заметно сник, агрессивный, наступательный настрой в нём явно угас, недавнее возбуждение и запальчивость сменились более характерными для него вялостью, безразличием и апатией. Побродив некоторое время по узкому песчаному участку побережья, вероятно отыскивая более-менее удобное место для сна, он наконец остановился возле росшего чуть в сторонке чахлого приземистого кустика, видимо отчего-то приглянувшемуся ему, и, ещё немного потоптавшись там, сел на землю и буркнул:

– Тут буду спать.

Андрей кивнул и, в отличие от напарника, не утруждая себя долгими поисками, расположился для отдыха там же, где стоял, – на мелком сыпучем песке, ещё сохранявшем остатки дневного тепла.

Установилось молчание. Друзья снова погрузились в себя, отдавшись своим меланхоличным думам и, каждый по-своему, переживая всё происшедшее с ними – и совсем недавно, и в последние дни, и, возможно, в более отдалённом прошлом. Они так ушли в себя, что почти не замечали доносившихся до них звуков ночи – едва различимых шорохов, тихих всплесков воды, хлопанья крыльев и протяжных криков ночной птицы, немолчного треска невидимок-цикад, ночью ставшего более явственным, почти оглушительным, мягкого шелеста листьев и травы под действием налетавшего время от времени ветерка и ещё массы иных звуков, происхождение которых невозможно было угадать. Да приятели и не пытались этого делать: они