стараниями сынули. Верней, за отсутствием стараний: ему только землю под строительство утрамбовывать. Старая дорожная сумка — куда она запихнула всё, что осталось от неё в доме — заполнилась наполовину. Будь там полный ассортимент дорожного барахла, Севка приготовил бы из него яичницу. Под соусом из кремов и зубной пасты. Сдобренную всем, что благоухает.
Пара старых свитеров, такие же джинсы с комбезом, зимние кроссовки — всё её богатство. Придётся заехать куда-нибудь: прикупить всё необходимое для зубов, рук и ног. Старые растянутые футболки Севки — это нормально. А вот его носки можно натянуть до колен.
— Оболтус! — попыталась она дать оплеуху зелезшему по пояс в багажник отпрыску. — Аккуратней нельзя?
— Боишься, что твоё тряпьё рассыплется в труху? — иронично осведомился Севка, уходя от затрещины.
И свалил на её сумку свои отслужившие подростковые хаски для рыбалки: шипованные, с голенищами из пятнистого осксфорда. Огромные и дико тяжёлые.
— Это мне? — догадалась Юлька, вытаращившись на предназначавшуюся ей обувку сорок первого размера.
— Тебе, — запустил движок Даян, устраиваясь за рулём. — Севка! Заканчивай возиться!
— А где мои хаски? — сползая попой на сиденье, поинтересовалась Юлька прокурорским тоном.
Предчувствуя потерю, можно и не спрашивать. В таких вопросах интуиция и опыт никогда не подводили.
— Мыши съели, — выдал свою версию долговязый нахалюга, утрамбовывая отцовским рюкзаком содержимое забитого доверху багажника.
— Термоэластопласт? — ехидно уточнила она, расстёгивая пуховик.
— Голодные были, — невозмутимо пожал плечами Даян, шаря глазами по окружающему пространству.
Юлька поняла это по его напряжённому подбритому затылку.
— Думаешь: ящерица нас не найдёт? — поморщившись от хлопка двери багажника, с надеждой спросила его Юлька.
— Думаю: надо попытаться, — покосился тот на неё через плечо.
— А твоя работа? Отпросился?
— Уволился, — процедил Даян, проведя пятернёй по стильно подстриженной макушке.
Прежде он пренебрегал модой в парикмахерских вопросах: стригся коротко и без затей. А нынче у него на голове нечто журнальное. Ради Гали старался? Для жены-то на такие жертвы не шёл: высиживать в салонах, тратя деньги впустую.
— Не погорячился? — проворчала она.
— Ты мать моего сына, — сухо отрезал он, давая понять, что тема закрыта.
И спорить с этим бесполезно — вздохнула Юлька, стараясь не оплавиться от тёплого умиротворяющего облегчения. Она вернулась в свою норку за его спиной. И каверзный, облепивший мозги страх сдал назад. Совсем в покое не оставил — успокоишься тут, как же! Но припух, затаившись на дне перебаламученной души.
— Макияж у тебя, маман, как у бичихи, — плюхнувшись рядом с отцом и обернувшись, сострил Севка. — Хоть под паранджу тебя прячь, чтоб не позорила достойных мужчин. Конфетку хочешь?
— Трюфель, — потребовала Юлька, устраиваясь поудобней между скрутками верблюжьих пледов.
— Э! — запротестовал Севка. — У меня всего девять осталось. Заскочим в маркет и…
— Пять моих, — приказала строгая мать, протянув руку. — У меня нервы.
— Нервы у неё, — бухтел под нос скряга, выуживая из сумки под ногами мятую коробку. — Можно подумать, я на подъёме творческих сил. Свалилась, понимаешь, как снег на голову. Притащила в дом какое-то хвостатое дерьмо. А ты ей последнее отдай.
— Отдай, — степенно одобрил Даян, стронув джип с места. — Тренируй демократичность: не мешай матери толстеть.
На покупку необходимого для мамы и еды для всех ушло не больше десяти минут. Потому, что закупками занимались исключительно мужчины — Юлька залегла в машине и не высовывалась. А они хватают знакомые упаковки, не обращая внимания на потенциально интересные новинки.
Ещё три минуты на банкомат: нал в дороге всегда пригодится. И пять минут на заправку — повезло: попали в отсутствие наплыва посетителей. После чего вырулили на Култукский тракт и двинули в сторону Слюдянки на западной оконечности Байкала.
Юлька бездумно пялилась в окно, иногда косясь на зеркало заднего вида, где ловила глаза Даяна. Верней, его узкие тёмные очки — ни черта по ним не прочитать: о чём думает, чем недоволен? Впервые за три месяца шевельнулась подлючая ревность: уж не о своей ли Гале он думает? А недоволен чем? Её вторжением в размеренную жизнь без пяти минут холостяка?
Не сделать то, что сейчас делает, этот хан Мамай никак не мог: дескать, мужчина должен, если дерзнул называться мужчиной. Он вот дерзнул, и возится теперь с вертихвосткой, от которой одни проблемы. Возись-возись — злорадно подумала Юлька, стягивая ботинки. И нечего тут думать про всяких Галь в присутствие жены.
Ничуть не устыдившись абсурдности претензии — и не красящих её чувств — она принялась вить гнездо из пледов. Верблюжья шерсть кусалась. Нет, чтобы купить в интернет-магазине пледы из яка — мысленно ругала своего непутёвого монголо-татарина. Мягкие и красивые. Надо было притащить из Монголии именно эти продукты ручного труда. Тоже ещё оригинал.
Даян, кажется, хмыкнул. Юлька не услышала: догадалась по его затылку. Севка, даже не взглянув на отца, вынул из уха наушник и проблеял:
— Урус хатын яхшы! Матурлык акылсыс.
Даян покосился на сына и резонно заметил:
— Посмотрим, кого ты в дом приведёшь.
— Да, — гордо подтвердила Юлька, закутываясь в плед. — Я именно прелесть, что за дура. И будь добр, делать акцент на первом слове.
— Ма, я ставлю, — горячо заверило чадушко. — Ты реально у нас прелесть. Вот, если бы за тобой таскался крокодил, я бы усомнился. Он урод, и воняет. А за тобой гоняется воистину прелестная пакость. Хоть статуэтки с неё тиражируй.
Нервничает — защемило у Юльки сердце. Боится за неё. Будь он попроще, она бы вообще настояла, чтобы роднулечка остался дома под присмотром Гали. А тут попробуй настаивать на своём: мигом встанет в позу.
И Даян ему потакает, игнорируя мнение женщины, прочитавшей целых полторы брошюры по воспитанию детей. Вторую забросила, как только осознала, что предлагаемое воспитание предназначается для каких-то принципиально иных детей. Севка туда не вписывался ни по одному из параметров. Не роди она его лично, решила бы, что этот охламон вылупился уже в джинсах и наушниках. Лохматым и языкастым.
— А кто-то рожает великих пианистов. Шахматистов и физиков с поэтами, — бормотала она под нос, уставившись в окно на светофор с шагающим зелёным человечком.
— А я и есть поэт, — с деланной степенностью ответствовал Севка, выпятив квадратный отцовский подбородок. — Народный шагыйрь бескрайних степей улуса Бату. Шаг-шаг-шаг-шагыйрь, — принялся напевать он под музыку в наушнике. — Ша-ша-ша-ша. Ша-ша-ша-ша-а-а-а…
— …лопут, — допела за него Юлька под пятую симфонию Бетховена, что еле слышно просачивалась из брошенного за плечо наушника.
Для неё навечно останется непостижимым: как можно любить Вагнера с Бетховеном и слушать Рамштайн?
Она ещё немного попикировалась с сынулей: без энтузиазма и огонька. Больше от скуки, чем из принципа. А потом как-то незаметно
