ярко-красные на фоне ярко-голубого неба, — и, как агентство, казались пришельцами из иной, доцифровой эпохи, из книжек с картинками, что читали мне в детстве родители.
Я, как обычно, никуда не опаздывала, стояла на углу и смотрела, как грузовики исчезают в конце Лексингтон-авеню. Подняла голову и взглянула на нависшую надо мной громаду «Уолдорфа». А потом импульсивно, не дав себе возможности передумать, перешла на южную сторону Пятидесятой улицы и толкнула задние двери отеля, которые вели, как выяснилось, в совершенно не роскошный, а весьма даже потрепанный вестибюль. Слева находились двери «Быка и медведя», но сейчас паб был закрыт; дверь справа вела в другой ресторан отеля, «Пикок Элли». А прямо по курсу я увидела эскалатор, ведущий куда-то, но куда — я не знала. Я встала на него.
Я поднялась на эскалаторе и очутилась в холле, устланном ковролином с темно-красным и золотым орнаментом; повсюду стояли высокие растения в горшках. На миг я засомневалась, так как не знала, куда идти. Направилась вперед, в арку, решив, что в конце концов дойду до западной стороны здания, где находятся главный вход и двери, выходившие на Парк-авеню. Я могла бы выйти через этот вход, а потом пройти пешком квартал до офиса агентства на Мэдисон-авеню. Но не успела я дойти до арки, как заметила слева крошечную, тускло освещенную витрину. Антикварный книжный. Дыхание перехватило от восторга. В детстве я часто останавливалась в таких отелях с родителями: в Тель-Авиве мы жили в «Царе Давиде», в Палм-Бич — в «Брейкерс», в Денвере — в «Браунс». Перед ужином мы с мамой заглядывали во все магазинчики в лобби, примеряли солнечные очки, шарфы и медальоны. Неудивительно, подумала я, что в шикарном отеле в Нью-Йорке, культурной столице страны, я наткнулась на книжную лавку.
Я подошла поближе к стеклу и уже могла разглядеть названия книг. В витрине лежало много красивых изданий — «Дон Жуан» в узорчатом переплете; «Питер Пэн» большого формата с иллюстрациями, которые, кажется, были в самом первом издании; «Алиса в Стране чудес» в мшисто-зеленом переплете. А в самом центре, на самом видном месте, книга огненно-красного цвета, чья обложка была мне так знакома, что я почти ее не заметила. А когда заметила, вздрогнула: так странно было видеть эту книгу где-то еще, кроме агентства. Это было, разумеется, первое издание «Над пропастью во ржи» с той самой обложкой, где разъяренная, а возможно, просто испуганная карусельная лошадка вставала на дыбы. Теперь я знала — Хью мне рассказал, — что эту лошадь нарисовал сосед Сэлинджера по Вестпорту, художник Майкл Митчелл, и нарисовал специально для него, для первого издания «Над пропастью во ржи». Для книги в мягкой обложке издатель выбрал изображение попроще: Холден Колфилд в красном охотничьем кепи. Сэлинджеру не нравилась эта обложка, это и неудивительно. Из уважения к писателю в агентстве не хранилось ни одного экземпляра того ненавистного издания.
Но несколько экземпляров первого издания с красным скакуном стояли прямо напротив моего рабочего стола. Я даже шрифт на корешке узнала бы из тысячи. Он мне по ночам снился. Книга в витрине магазина отличалась от наших экземпляров сохранностью — обложка почти не выцвела, красный цвет остался красным, а белый — белым. На книге красовался ценник: двадцать пять тысяч долларов.
Я зашла в женский туалет рядом с книжным и вымыла руки под водой, которая текла из массивных золотых кранов; вытерла их бумажными полотенцами, плотными, мягкими и похожими на настоящие хлопковые; пригладила волосы и накрасила губы блеском. Словно побывала в пятиминутном отпуске от мытья посуды в ванной и лапши быстрого приготовления на ужин. На миг я позволила себе пофантазировать и представила, что родители ждут меня в лобби, мы направляемся в «Метрополитен» и там обедаем в зале под стеклянной крышей среди изваяний Родена. Картина из моего детства. Потом я повесила сумку на плечо и вышла, прошла мимо антикварного книжного, нырнула обратно в арку и поднялась в верхнее лобби отеля, где толпились бизнесмены. Мужчины, сплошь мужчины с короткими волосами, в до блеска начищенных ботинках. Они были молоды, некоторые — мои ровесники, со свежими лицами без единой морщинки и искренними теплыми улыбками, при виде которых у меня защемило сердце: их улыбки так отличались от кривой, натянутой ухмылки Дона. Мне стало любопытно, кто они и что делают здесь. Сколько денег должно быть у человека, чтобы так улыбаться? Денег и уверенности в завтрашнем дне?
Было уже почти девять тридцать, и я торопливо спустилась по широкой величественной лестнице, возникшей передо мной. Туфли утопали в пушистом ворсе ковра. В нижнем лобби другие мужчины заселялись и выселялись, прикрепляли к лацканам беджики с именами, звонили по стационарным телефонам, беседовали с консьержами и швейцарами; мужчины смеялись, собравшись группками по трое-четверо, или стояли в одиночестве и перелистывали толстые папки с графиками и таблицами. Все поворачивали головы и смотрели на меня, когда я проходила мимо, улыбались и кивали, точно я была частью их мира, частью их царства денег и привилегий.
— Доброе утро, мисс! — приветствовал меня швейцар, коснувшись фуражки. — Вам вызвать такси?
— О нет, благодарю вас, — ответила я и не узнала свой голос. — Сегодня замечательная погода. Я пройдусь. До офиса всего пара кварталов.
— Погода и впрямь замечательная, — согласился швейцар. — Хорошего дня.
— Спасибо, — ответила я чужим голосом — голосом воображаемой Джоанны, что останавливается в люксе в «Уолдорфе», а в плохую погоду ездит на такси, — и вышла через дверь, которую швейцар передо мной открыл.
Я медленно пошла на Парк-авеню, где на разделительной полосе выстроился целый батальон тюльпанов. Цветы покачивались на теплом ветру, а их тяжелые головки клонились к югу, словно по команде.
Когда установилась солнечная погода, полумрак, царивший в агентстве, действительно показался мне слегка гнетущим, даже депрессивным. Когда я видела Люси в ее черных платьях-футлярах, строгих, как монашеское одеяние, или свою начальницу в мешковатом коричневом костюме, или даже наш ковролин темно-зеленого цвета и темное дерево книжных стеллажей, тянущихся от стены до стены во всех комнатах, мне хотелось кричать: весна же на дворе! Зимой эта темнота казалась уютной, служила прибежищем, но сейчас я считала минуты до обеда и ждала, когда можно будет выйти на теплое солнышко и погреть голые плечи.
— Красивое платье, — окликнула меня Люси, когда я проходила мимо ее кабинета. — Винтаж?
Я не успела ответить; она встала и подошла ко мне.
— Я хотела спросить, — проговорила она, чуть понизив голос — обычно она горланила во всю глотку, — ты ешь?
Я растерянно взглянула на нее:
