больше. «Все это решаемо», — повторял я про себя. Я пытался себя подбодрить, но чувствовал, что меня постепенно начинают охватывать лишние эмоции. И чтобы работать качественно, я должен был их подавить.
Я контролирую свои эмоции, обращая все внимание вовнутрь, чтобы подумать о том, что именно я ощущаю. Чтобы управлять эмоциями, надо их хорошо осознавать. Мы хотим, чтобы чувства соответствовали ситуации. Многие неверно полагают, что хирурги должны научиться отключаться от эмоций для того, чтобы хорошо делать то, чем занимаются. Со мной все совсем иначе. Понимание того, что у меня на операционном столе лежит человек, которого я знаю, придает ситуации эмоциональный вес, повышающий мою работоспособность и полностью погружающий меня в настоящий момент.
Я потратил 30 минут, завязывая одной рукой узел после каждого стежка — по четыре узла на каждой нити, чтобы швы точно не разошлись. Я работал быстро и тщательно, но постепенно горючее заканчивалось, а посадочная полоса была все еще далеко. Можно было быть спокойным за жизнь пациентки, если бы у меня имелась возможность сделать переливание крови, чтобы компенсировать ее потери. В этом случае не было бы никакого риска, что она умрет на операционном столе, однако ее родители были категорически против. Они не хотели, чтобы их дочь потеряла свою душу. Ситуация постепенно становилась стрессовой, и я это ощущал.
Стресс нам нужен. Если у нас будет его слишком мало, мы станем хрупкими. Если стресса будет слишком много, то можем сломаться. Это верно и на клеточном уровне. Недостаточно стресса — и стволовые клетки перестанут делиться и порождать новые. Окажись его слишком много, и клетки впадут в спячку. Эмоциональный и когнитивный мозг не являются независимыми друг от друга, а в буквальном смысле соединены переплетающимися нейронными связями. Эмоции и когнитивные способности работают так, чтобы дополнять друг друга. Они развивались вместе, и мы находимся в своей лучшей форме, когда существует динамичный баланс между разумом и чувствами.
Понимание взаимозависимости нового и старого в мозге, эмоций и когнитивных способностей дает нам возможность саморегулирования. Если подавить все чувства, то мы потеряем наше чутье, инстинкт. Мы не сможем быстро реагировать и глубоко чувствовать. Если дать волне эмоций захлестнуть себя, мы не сумеем концентрироваться и мыслить логично. Для большинства из нас улучшение саморегулирования означает управление эмоциями нашим когнитивным мозгом. Наш древний, эмоциональный мозг хочет быть немного диким и неконтролируемым. Он не предрасположен к концентрации на негативном. Он склонен к бдительности, даже гипербдительности. Наше внимание обостряется в непонятных и нестандартных ситуациях, и это не плохо и не хорошо. Именно поэтому сложно привыкнуть к спорадическим угрозам. Калибровка бдительности является важной чертой эмоциональной регуляции и управления стрессом.
Стрессоры могут нарушать и даже разрывать эти эмоционально-когнитивные связи, приводя к неконтролируемым эмоциям. Из-за этого регуляция эмоций требует все больших усилий. Эта раскручивающаяся спираль может привести к перманентному стрессовому состоянию, в котором есть вероятность растерять когнитивные способности и умение концентрироваться.
В начале операции количество красных кровяных телец в крови Елены было выше нормы благодаря ЭПО, который ее опухоль выпускала в тело. Из соединения трех огромных вен в мозге у слияния венозных синусов кровь уходит быстро, но не настолько, чтобы мы не успели ее заменить. Мозг — это единственный орган, в котором вены нельзя перекрыть. В остальных частях тела это можно делать, и хирурги регулярно этим пользуются. Дело в том, что в других частях тела существует много альтернативных путей доставки использованной крови к сердцу. С мозгом другая история. Практически каждый сосуд имеет критическое значение.
Кровяное давление Елены падало, хотя я сказал анестезиологу, чтобы он прекратил подавать препарат, сдерживающий адреналин. Ее сердце не забилось чаще. Приборы показывали, что она «высохла», то есть в ней осталось мало жидкости. Но ей был нужен не просто физраствор, ей была нужна кровь.
Тут очень остро встал вопрос: нарушим ли мы указания ее семьи, чтобы спасти девочке жизнь? Елена не должна была потерять настолько много крови, чтобы смерть стала неизбежной, но сердцу необходимо получать определенное ее количество. После потери крови может начаться аритмия. И вскоре после этого, если не сделать переливание, пациент умрет. Если бы она была взрослой и настаивала на том, чтобы ей не делали переливание, я бы и не стал этого делать. Но она была ребенком, а это совсем другое дело. Тем не менее по закону ее родители имели право выдвигать свои требования, и, если следовать их указаниям, ребенок должен был умереть. Я сказал, что нам надо подумать о том, чтобы безотлагательно сделать ей переливание.
Старшая медсестра заявила, что не будет в этом участвовать. Анестезиолог ее поддержал. Он заметил: «Мы обязаны уважать желание ее родителей». Я считал, что все это полная ерунда. Жизнь Елены была в опасности, а медбригада неожиданно приняла сторону родителей. Они увидели этих людей впервые в жизни на пару минут сегодня утром перед операцией. Они не присутствовали во время нескольких посещений семьи нашей больницы. И все они не будут присутствовать после операции при разборе полетов.
В то время я еще очень сильно переживал из-за случая с Кариной. Ее травма оставалась кровоточащей раной в моей душе. И это сыграло свою роль в том, как я мыслил во время операции Елены. Возможно, так я пытался исправить ошибку, которую совершил с Кариной, когда принял формальное решение, словно сошедшее со страниц учебника, а не послушался своей интуиции. На самом деле работа в стрессовых условиях редко бывает удачной. Иногда важно просто оставаться верным тому, кем ты себя считаешь. Я решил положиться на интуицию. В душе я считал, что Елене нужно сделать переливание крови, и это единственно правильное решение. Однако в этом случае я поставил бы себя выше воли ее родителей. Я не уверен, отдал бы я тогда приказ делать переливание, если бы не находился под давлением стыда и сожаления за то, что сделал с Кариной. Может быть, в тот момент мне было важнее спасти себя. Елена выжила бы, но моя логика и мотивация были не лишены корысти.
Ситуация усугублялась тем, что результат был важен для меня, но наказан я был бы в любом случае. Я оказался между двух огней. Сделать Елене переливание крови — значит пойти против воли ее родителей. Не сделать — и она умрет на операционном столе. Парадокс ситуации заключался в том, что спасение пациента могло навредить моей карьере. Так же как и в случае с профессором, которому я осмелился перечить, сейчас моя попытка защитить себя могла
